– Я все одно ее увезу, лишь бы захотела. Она у меня всегда была любимицей. Я, чтоб мир в семье сохранить, старался виду не подавать, да куда там, шила в мешке не утаишь.

Сам знаешь, доктор, многие хотели бы иметь такой гарем, как у меня; но я тебе расскажу, что на самом деле получается. Когда дамы бранятся – все они время от времени затевают свары, – мужу приходится вмешиваться в перепалку, судить да мирить. Когда они живут в согласии – что тоже случается – они берутся за беднягу всем скопом и вертят им, как хотят. И муж должен быть все время начеку, чтоб какая‑нибудь из жен не вообразила, будто ее меньше ублажают, чем прочих. Не то горе ему! Ругань, слезы, жалобы; старые грехи тебе припомнит... Не‑ет уж, ежели только сбудется моя скромная мечта: стану уважаемым ремесленником, домом своим обзаведусь – хватит с меня одной жены. Да мне бы и сейчас жена не помешала, по правде говоря.

– Разве ты не... мм... не развлекался с девушками Белиуса?

– Нет, хотя кто знает, как долго я смогу удержаться на стезе добродетели; уж больно непривычно. С тех пор, как распрощался в Оттомани с той сумасшедшей девкой – Ванорой, – у меня ни одной женщины не было.

– Воздержание, сын мой, делает честь твоей нравственности.

– Ой, да засунь себе в задницу эту нравственность! Я к бедным малышкам не пристаю, потому как считаю за подлость воспользоваться их бесправным положением. Они даже отказать не могут, раз я, можно сказать, получил их в наследство от братьев Реннум Кезимара.

– А что это за таинственный план с их участием?

Джориан подмигнул.

– Я целых четыре дня держал свой болтливый рот на замке, хоть меня так и подмывало поделиться своим чудесным проектом. Все боялся, что разболтаюсь, а Штрассо либо кто другой из команды подслушает. Как только наш добрый капитан отчалит назад в Виндию, я, святой отец, с превеликим удовольствием поведаю тебе свой план.

Матросы, спустив рею на кормовой брештук, убирали парус. Капитан Штрассо переругивался со шкипером буксирной баржи; буксир, управляемый десятком здоровенных гребцов, толкал «Таларис», нос которого был для верности обмотан канатами, направляя корабль к стоянке у одного из причалов.

Как только «Таларис» осторожно подтянули за веревки к причалу и закрепили швартовы, на борт вскарабкались два чиновника. Один взял в оборот капитана Штрассо, делая пометки в декларации; другой сновал по судну: он спрашивал у Джориана и Карадура, как их зовут, спускался в трюм и снова вылезал на палубу, вполголоса совещался с напарником. К тому времени, когда дознание закончилось и чиновники отбыли, на берегу у причала собралась целая толпа зазывал, сводников, разносчиков, нищих, носильщиков, погонщиков ослов и доморощенных проводников, орущих наперебой:

– Посетите, господа хорошие, трактир; здесь самые крепкие вина, самая громкая музыка и самые голые танцовщицы во всем Янарете...

– ...моя прелестная, чистая сестра...

– ...осмотреть недавно обнаруженное захоронение полубога Птероана, развалины Храма Змей‑богов и другие поразительные чудеса глубокой древности...

– Подайте несчастному горемыке!

– Купите мои амулеты: верное средство от сифилиса, лихорадки и сглаза...

– На постоялом дворе Симхи такая чистота, что со времен Гиша Великого там не было поймано ни одного клопа...

Придав лицу самое неприступное выражение – когда он был королем Ксилара, это помогало отпугивать надоедливых просителей, – Джориан сошел на дощатый помост причала.

– Любезный, – обратился он к зазывале с постоялого двора Симхи, – я сопровождаю двенадцать знатных дам, которые инкогнито едут в Тримандилам. Дней пять они проведут в Янарете. Смогут они разместиться на твоем подворье с удобствами, приличными их положению?

– О мой господин! Ну конечно, мой господин! – зазывала, молитвенно сложив руки, все кланялся и; кланялся как заведенный.