Элоди, спрятавшись за огромный стеллаж, забитый медицинскими инкунабулами, с восторгом слушала Клермона. Подумать только, с какой любовью он говорит об Аквинате! Его любили и её духовники… Файоль же никак не мог определиться. Он отверг предложенного ему Роджера Бэкона, не прельстился и Оккамом, поморщился при виде толстенных трудов по церковной истории Евсевия Памфила, «Истории готов» Кассиодора, «Истории Франков» Григория Турского, «Этимологии» Исидора Севильского, «Церковной истории народа англов» Беды Достопочтенного. А нет ли какого-нибудь труда, где все это излагалось бы попроще и в общем?

Клермон вздохнул. Может, Роберто Беллармино? Вот его благочестивые наставления «De ascensione mentis ad Deum», сиречь, «Лествица умственного восхождения к Богу». А вот «De aeterna felicitate sanctorum» — «О вечном блаженстве святых» и «De arte bene moriendi» «Искусство благополучно умирать», а вот его исторический труд «De scriptoribus ecclesiasticis» о церковных писателях, изданный в 1613 году. Он прост и излагает всё весьма доступно. Файоль обрадовался, но, взяв Беллармино, с полдороги вернулся, вспомнив своё намерение почитать какой-нибудь известный богословский труд на глазах у Элоди.

Он прихватил коричневый том Роджера Бэкона — тот подходил по цвету к его выходному фраку.

Когда Рэнэ ушёл, Клермон со вздохом стал возвращать книги на стеллажи, пожимая плечами и недоумевая про себя, зачем ему это нужно? Неужели заинтересовался богословием? Он вздрогнул, когда из-за дубовых полок появилась мадемуазель д'Эрсенвиль, и несколько смущённо улыбнулся, заметив на её лице легкую усмешку. Она попросила найти ей роман мадемуазель Мари-Мадлен де Лафайет и спросила, зачем, по его мнению, мсье де Файолю были нужны богословские тома? Он непохож на серьёзного человека. Клермон запротестовал. По его мнению, когда бы в человеке не пробудился интерес к вопросам Духа, это можно лишь приветствовать…

Элоди задумалась, потом согласно кивнула, взяла найденную им книгу, поблагодарила и тихо вышла. Клермон долго смотрел ей вслед, чувствуя слабое головокружение и истому, точнее, странную томящую слабость, обессиливающую тело и волнующую душу.

Элоди устроилась с романом на скамейке недалеко от качелей, и тут, неожиданно подняв голову, заметила, как на соседнюю скамью опустился Рэнэ де Файоль в роскошном коричневом фраке и новом шейном платке — с толстым фолиантом Бэкона. Элоди чуть заметно пожала плечами, покачала головой и углубилась в роман. Между тем, через несколько минут Рэнэ переменил место и подсел к ней, тихо заговорив. «Что она читает? «Принцессу Клевскую»? А он предпочитает более серьёзные книги… Вот, Роджер Бэкон. Его любимый автор…» «Быстро же он тебе полюбился…», усмехнулась про себя мадемуазель д'Эрсенвиль. Вслух же она поинтересовалась, о чём пишет этот ученый муж, кажется, о четырех величайших препятствия к постижению истины? А именно примере жалкого и недостойного авторитета, постоянстве привычки, мнении несведущей толпы и прикрытии собственного невежества показной мудростью?

Это им неоднократно рассказывал в пансионе отец Легран.

Файоль слегка растерялся, он и предположить не мог, что девица знает Бэкона, но подхватил её слова. «Да, ими опутан всякий человек и во всяком занятии для вывода пользуются тремя наихудшими доводами: это передано нам от предков; это привычно; это общепринято, следовательно, этого должно придерживаться…»

Это он, надо полагать, поняла она, вычитал из предисловия.