— Я забыла тебе сказать, — обратилась ко мне Жулия, — что умерла эта… как ее… Пеляк. У нее, бедняжки, случилось кровоизлияние. Помнишь, как ты любил с ней играть?

— Да, — пробормотал я, — это очень печально. А что сталось с Андрэ Лубером?

Жулия удивленно посмотрела на меня.

— Я часто думаю о нем, — продолжал я, — о нем и о Марселе Бибэ, с которым мы вместе играли в футбол.

Жулия, конечно, не знала, что я долгое время был другом Бернара, и эти имена, упомянутые между прочим, испугали ее. Мы впились друг в друга глазами, словно дуэлянты, которые пытаются на глаз определить силу противника.

— Марсель переехал в Тюль, — сказала Жулия.

Она улыбнулась мне, и я понял, что в этот момент она ненавидит меня.

— Я, пожалуй, дам вам возможность насладиться воспоминаниями, — сказала Элен. — А мне нужно пойти за покупками.

Должно быть, она ликовала оттого, что присутствие Жулии помешает мне остаться наедине с Аньес.

— Нет-нет, — запротестовала Жулия. — Я с вами, я мигом оденусь и пойду с вами.

— Не стоит. Лучше останьтесь дома и всласть наговоритесь с братом! — ответила Элен.

Но отвертеться от Жулии было не так-то просто. Я же впервые за эти два дня почувствовал какое-то облегчение, и вовсе не потому, что передумал объясняться с Жулией, а потому, что Жулия постепенно сама оказывалась в ситуации, аналогичной моей, и теперь ей будет не так-то легко изобличить меня — ведь в таком случае тень подозрения падет и на нее: слишком уж долго она ломала комедию. Я подумал также, что мне пока нечего особенно волноваться.

Проводив обеих до лестницы, я подождал, пока они спустятся. Элен с яростью натягивала перчатки: еще бы — сейчас ей придется идти по улице вместе с женщиной, одетой совершенно безвкусно, которая выглядела как прислуга!.. Я бесшумно закрыл дверь и направился в комнату Аньес. Она уже ждала меня.

— Бернар!

…Мы никак не могли насытиться друг другом. Неужели это действительно была любовь? Вряд ли. Скорее мы любили нависшую над нами угрозу, которая вызывала у нас необыкновенно острые ощущения. В то же время мы не осознавали, насколько далеки друг от друга, каждый со своими проблемами: она со своими призраками, а я со своей тайной. Даже в объятиях друг друга мы постоянно были настороже и испытывали скорее скрытое недоверие, чем нежность. И все же это были превосходные минуты — они утомляли и выматывали, отвлекали от всех мыслей и одновременно успокаивали. Мы чувствовали себя словно беглецы, выброшенные волнами на какие-то запретные берега. Но, вернувшись к действительности, мы едва узнавали свои голоса.

— Бернар, — сказала Аньес, — ну вот видишь, я же говорила, что она появится.

— Да.

— Я вижу вокруг нее красную ауру… Эта женщина таит в себе зло…

— Да?.. А что ты видишь еще?

— Это пока все… Но знай — она ненавидит тебя, Бернар… Она ненавидит всех нас.

— Прошу тебя, не надо больше о ней…

Аньес смотрела в потолок и уже больше не обращала на меня внимания; я же испуганно думал о тех образах, которые она вроде бы различала на пожелтевшей и потрескавшейся штукатурке потолка.