А чего стоила семья императора Наполеона III, женатого на Евгении, урожденной графине Монтихо, прекрасной испанке, которая, по мнению большинства французов, постоянно подталкивала своего венценосного супруга к войне!

Йола была наслышана о том, что жизнь во дворце Тюильри скучна и неинтересна и вызывала одни лишь насмешки у подлинных французских аристократов, желавших унизить все, что было связано с Луи-Наполеоном.

Император в нескончаемой погоне за красивыми женщинами был отличной мишенью для критики. Не уступали ему и другие мужчины императорской семьи. А принц Наполеон, двоюродный брат императора, был одним из самых ярких, хотя и противоречивых фигур Второй империи.

В детские годы Йолы он получил титул его императорского высочества и сенатора. Отец часто читал ей его речи, в которых принц выступал как поборник общественных свобод.

Однако, когда она начала учиться в пансионе, ученицы, обсуждая личную жизнь принца, перешептывались в углах классных комнат и хихикали.

Йоле стало известно, что у принца, как и у его венценосного кузена, легион любовниц. Отец одной из ее подружек, не сознавая, что его слушают, как-то раз обронил:

— Я был утром у Луи-Наполеона. Я и раньше слышал, что в его спальне вечно валяется чья-нибудь нижняя юбка. Этим утром их было целых две!

В представлении Йолы принц был неразрывно связан с маркизом. Она была убеждена, что оба развращены в равной степени. Именно эти двое и сам император допустили посягательство дам полусвета на истинное высшее общество.

В те годы, когда была молода ее бабушка, никакая приличная женщина и, разумеется, никакая юная девушка даже не подозревали о существовании подобных особ. А вот ее соученицы по пансиону шепотом называли имена, которые для Йолы поначалу ничего не значили, но затем повторялись вновь и вновь.

Она не могла не думать о том, кто такие эти дамы, которые, очевидно, заполонили весь Булонский лес: гарцующие на роскошных лошадях, шикарно одетые и устраивающие званые вечера, о которых в парижских газетах писали как об увеселениях, сравнимых лишь с разнузданными оргиями Древнего Рима.

Все это казалось ей очень странным, и весь последний год Йола тосковала по отцу. Вот кто наверняка ответил бы на все ее вопросы.

Но отца уже нет на свете, и теперь она могла думать лишь о скандальных газетных заметках, в которых мелькало имя маркиза.

Читала ли она о званом вечере, театральной премьере, торжественном приеме или о маскараде, в списке гостей неизменно значилось имя маркиза де Монтеро. О нем писали и говорили столь же часто, как об императоре или принце Наполеоне.

О его эксцентричности и похождениях сообщалось в столь же сдержанных тонах, как, например, о мадам Мюзар, обязанной своим состоянием королю Нидерландов, которая устраивала невообразимые приемы. Или о княгине ди Кастильоне, о которой говорили, будто она вскружила голову самому императору.

Все это было выше ее понимания. Впрочем, в одном она была твердо убеждена: что бы ни происходило в Париже, в этом неизменно участвовал маркиз де Монтеро.

— Я не выйду за него замуж, папа, — вслух произнесла она, положив руки на письменный стол. — Ты не знал, что он за человек!

Она замолчала, как будто ожидая отцовского ответа, его возражений, как бывало когда-то. Иногда они устраивали шуточные словесные дуэли, и ей казалось, будто их слова скрещивались, как настоящие шпаги.

Они «фехтовали», делали выпады и защищались, и все обычно заканчивалось взрывом смеха, когда Йола бросалась отцу на шею с криком:

— Я выиграла! Скажи, что я выиграла, папа! Я победила тебя!

— Ты действительно одержала победу, моя дорогая, — признавал свое поражение отец.

Впрочем, у нее неизменно возникало ощущение, что при желании он победил бы ее в два счета.

И все же эти игры казались ей упоительной забавой, такой волнующей и интересной, что, когда отца не стало, ее не оставляло ощущение, будто она навсегда лишилась чего-то жизненно важного, вроде руки или ноги.