— Ну почему невозможно? — безразлично пожал плечами Митенька. — Попытайся. Если тебе не слишком нравится дверной косяк. А чем он тебе так не подходит? Но для тебя пробовать обойтись без опоры нежелательно: вряд ли получится что-нибудь путное.

— Интересное наблюдение. Не пустяк, — беспокойно, нервно продолжал Михаил, сам до конца не понимая, чего он хочет добиться и допытаться. — Стало быть, снова-здорово «так жить нельзя». Кто бы мог подумать… Сделай милость, сформулируй основные постулаты правильной и хорошей жизни. Я не в курсе.

Дронов помолчал. Вновь с удовольствием отхлебнул чая. Подымил трубкой…

— Не старайся казаться глупее, чем есть на самом деле, даже в целях самозащиты, — неохотно отозвался он. — Ничего не выйдет. Я не хотел тебя обидеть. Ты человек умный, незаурядный, но все время задумываешься не в ту сторону. Вроде Самгина. И пожалуйста, роднулька, не спрашивай в какую. Сообрази самостоятельно, без меня, ладно? Впрочем, еще одна маленькая деталь… Я в детстве был очень несдержанным, и мать как-то посоветовала почаще твердить про себя: «Молчи, Дмитрий!» Мне очень помогло. Попробуй, когда-нибудь выручит.

Михаил насмешливо прищурился. Втайне он не без оснований подозревал, что светлый Митенька здорово подрабатывает порноснимками. От его слишком шикарных туалетов и дивных ароматов кружилась голова.

Синеокий Митенька вообще сильно изменился за прошедшие несколько месяцев: стал увереннее, с помощью брата открыл свою фотостудию и научился распоряжаться, правда отдавая команды все тем же по-прежнему безмятежным напевным голоском, но с проскальзывающими все чаще иными, твердыми нотками. Окружающие девицы (а коллектив фотостудии был исключительно женским) бросались исполнять указания шефа, верховодившего в своем милом, пестром гаремчике, не забывая при этом воскликнуть привычно-излюбленное:

— Бегу, Митенька!

Обаятельный повзрослевший мальчик-снегурочка кокетливо и застенчиво опускал долу трехсантиметровые ресницы, принимая смущенный и невинный вид.

Светлый Митенька к тому же обладал удивительным и раздражающим Каховского умением всюду опаздывать. Однажды Михаил, прождав друга сорок минут возле клуба, не выдержал и резковато поинтересовался, почему Дмитрий снова «часов не наблюдает». Ответ ошеломил Каховского: он слишком плохо знал своих приятелей и никогда не отличался большой наблюдательностью.

— Я засмотрелся на закат над университетом, на минуточку, — доверчиво и абсолютно искренне поведал наивный, как весна, Митенька. — Ты знаешь, там так красиво заходило солнце!.. Я просто стоял и смотрел. Наверное, слишком долго… Sorry… Извини…

В его фотостудии толпились стайки обольстительных, высоких, грациозных девиц с неземными очами три на четыре, тонкими белыми шейками, словно отобранных для кинопроб и поразительно смахивающих на некоторые бессмертные чудесные прообразы: Брижит Бардо или Софи Марсо. У беспутного Дронова был безупречный, изысканный вкус. В отношении любви у него была своя философия — всегда влюблен и всегда свободен от брачных уз. И всегда своя подрастайка…

Ликующий, по-настоящему блаженствующий, ненасытный Митенька буквально царил в бесконечном окружении длинноногих и длинноволосых идеальных прелестниц со свободными, будто расшатанными походками и раскованными манерами манекенщиц от Славы Зайцева.

— Ну, куда ты навешал их себе столько на голову?! В таком количестве?! — злобно шипел Михаил на приятеля, когда они оставались наедине.