— Мы зовем его иногда нашей сестрицей Аленушкой, — продолжал мальчик-снегурочка. — он у нас милашечка и малость наглюха!

Миша с недоумением, искоса взглянул на него, тщетно пробуя взять себя в руки, до конца постичь происходящее и оценить присутствующих. Но где ему… Сегодня все окончательно смешалось, переплелось, перепуталось. Было туманно и неясно, однако приятно и мило.

— Я тебя по жизни очень понимаю, — раскованно обратился Валентин к Михаилу. — Тебе пока здесь неловко и неуютно. Словно все не к добру. И это не есть хорошо. Но это все пройдет. Уже проходит. Я прав?

Толстяк журналист попал в самое больное место. Миша сразу тоскливо представил себя со стороны, чужими глазами. Его действительно стоило пожалеть: со съехавшими набок большими очками, взъерошенного, покрасневшего от выпивки. Он вцепился пальцами в вилку, выбивавшую нервную дробь. Взгляд его испуганно метался по сторонам, как загнанная в угол мышь, и сам он, серенький и незаметный, вызывал у людей одновременно и неприязнь, и сострадание. Милое дело… Открытие более чем неприятное. Тихонький и незаметный, чем-то напоминающий серую мышку… Это он?! Ну да, он медведь косолапый, но определению Леночки… Провинциальное простодушие и волжская наивность…

Каховский злобно прищурился, ненавидя всех, а больше всего — себя. И особой наблюдательностью он никогда не отличался, поскольку с окружающим соприкасаться не любил.

Этот чудаковатый Аленушкин пишет стихи?.. Неужели хорошие? Небось какую-нибудь гадость. Графоманов нынче развелось — тьма-тьмущая. Правда, их всегда хватало с лихвой, по теперь они признаны обществом и даже завели свой собственный печатный орган и магазин.

И сомнительными комплиментами и утешениями этого странного кругленького Аленушкина, поэта и журналиста, обольщаться не приходилось: фальшивка с начала до конца. Однозначно. Только вот зачем пузатому журналисту понадобилось так жалко льстить и откровенно лицемерить? Хотя озвучено на редкость искренне…

Миша поспешно, судорожно, на манер эпилептика, дернул головой в знак согласия и изобразил слабое подобие улыбки. Получилось плохо, бездарно.

— Тум-тум-тум! Надо чаще встречаться! — радостно и громогласно объявил Валентин. На другом конце стола немного вульгарно ответно хохотнул Илья. — А ты, Митюша, сказывал нашему новому другу историю нашего содружества или жизненные коллизии некоторых из нас? Если нет, посвяти! Мы против не будем! «Надежды маленький оркестрик под управлением любви…» Настоящий отпад! Нет словей!

Кажется, намечалось что-то интересное. И вновь любимая песня дяди Наума…

— У нас совершенно необычная и непростая компания. Ты не думай, что все компашки одинаковы, хотя все мы, безусловно, птички хищные. Оченно строго блюдем исключительно свои интересы, устилая лишь свои гнезда пухом. И вопрос взаимоотношений всегда упирается в то, захотим ли и сумеем ли устлать гнезда окружающих хотя бы пером.

— Кое-что рассказал… Одну малость… С этим всегда успеется. С исповедями спешить не стоит! — отозвался фарфоровый мальчик, с удовольствием надкусывая банан. — А вот ты у нас — человек творческий и ручкой водить умеешь. Можешь создать из наших жизней роман, где мы все сами себя без труда угадаем.

— Митька, а мысль ничего себе, классная! — закричал Валентин и запрыгал на стуле, сотрясаясь всем своим рыхлым, не больно поэтическим по всем стандартам телом.