— Мы не сбились? — прокричал Рассохин.

— Нет, я здесь ещё вброд шла, — уверенно заявила она. — Мне по грудь было...

Стас на ходу сунул в воду весло — уходило полностью и дна не доставало.

В какой-то момент выскочили на озеро, окаймлённое березняком, но амазонка замахала вправо, к затопленному мрачному осиннику, стоящему стеной среди разливов, без лоцмана, в одиночку, пройти такими зигзагами было бы нереально, и всё равно Стаса не покидало ощущение, что они заплутали. В полноводных разливах карагачской поймы куда ни глянь — везде одна и та же картина, это лишь погорельцы и ясашные знали короткие пути и плавали на обласах где вздумается.

Ещё несколько раз они меняли курс, прежде чем впереди показалась молодая берёзовая рощица. Подобных миновали десяток, и Стас уже выглядывал, какой стороной обойти, по амазонка вдруг вскочила, вытянулась, и её крик заледенил мышцы.

— Что?! — спросил он, сбавляя обороты.

И лишь тогда увидел на согнутых до воды берёзках и черёмухах какие-то трепещущие на ветру привязанные тряпки — майки, платки, кофточки...

Забывшись, что спелёнута спальным мешком, амазонка попыталась выскочить из лодки. Рассохин выключил двигатель и поймал её за ноги, когда она наполовину свесилась за борт. Втащил, уложил на пол и придавил коленом. На белом лице застыл ужас, она продолжала кричать, но уже беззвучно.

Широкий «Прогресс» по инерции въехал в рощицу и застрял среди берёз. Стало совсем тихо, только ветер над головой шелестел тряпьём, и мелкие волны глухо стучали о борт.

В это время, как некий знак неба, образовался проран, и по возникшему в тучах тоннелю сошёл на землю единственный солнечный луч, словно прожектор, высветивший зловещие «флаги» на деревьях.

13

Почти до утра по посёлку носились пожарки с сиренами и мигалками, милицейская машина, мотоциклы; куда-то в противоположную от гостиницы сторону тёмными улицами бежали люди с вёдрами и лопатами. Для Усть-Карагача пожар стал событием редкостным: всё-таки горело каменное здание гостиницы — не какой-нибудь барак. Колюжный поддался совету Сорокина, сбежал, но куда деваться, тем паче без денег и документов, не знал. Знакомых — никого, если не считать сидящих в кутузке товарищей по экспедиции, оборудование и вещи в джипе под арестом, арендованный вертолёт на приколе, если вообще не угнали! Даже телефона нет, чтоб позвонить кому-нибудь...

Минут через двадцать он уже пожалел, что поддался соблазну шизофреника, сбежал и оказался вне закона, бомжом, иностранцем в своём отечестве. Свобода — это прекрасно, однако когда она вяжет по рукам и ногам, заставляя ещё и оглядываться ежеминутно, скрываться, нырять в подворотни от каждого прохожего, то становится хуже неволи. Конечно, можно в любой момент пойти и сдаться милиции или генералу из ЦК. Потреплют и в итоге выпустят — никаких оснований держать нет, однако посадят в самолёт и отправят в Москву. А это лететь обратно, да ещё и вновь попадать в клещи спецслужбы, выворачиваться, искать способ, как добраться до Гнилой Прорвы, где томится Рассохин, — ещё двое суток потеряешь, если не больше.

Да и стрёмно сначала сбежать и потом сдаться — расценят как слабость, поражение. К тому же он вдруг понял, зачем уже второй час болтается по взбудораженному посёлку: непроизвольно вглядывается в каждую пробегающую либо таящуюся фигуру и пытается узнать Евдокию Сысоеву. Он понимал, что это почти бессмысленно: посёлок наверняка не раз прочесали в поисках сбежавшей террористки, и сейчас ещё мотаются машины и рыщут пешие милиционеры.