И Сауле виновато сообщила Векшегонову, что Таня постоянно замещать ее не сможет. Ведь она работает.

В тот день ей просто повезло, у Тани был выходной, вот она и выручила Сауле.

Сергей Анатольевич выслушал несвязный лепет секретарши с непроницаемым лицом и вдруг в голос расхохотался: мол, не дай, боже, эту сумасшедшую девчонку на место Сашеньки!

Татьяна и в прошлый раз шокировала гостей, а Колыванов, глава фирмы, из-за нее вообще с совещания сбежал. Вечером позвонил и заявил, что, прежде чем соглашаться на подмену, нужно было пересчитать у девчонки синяки и ссадины, а потом посадить ее на место охранника, тот уж всяко лучше этой амазонки справился бы с должностью секретаря, подать кофе — дело нехитрое.

Сауле изумленно слушала, а Векшегонов снова удивил ее. Открыто сказал, что Таня чем-то зацепила его, и он хочет познакомиться с девушкой поближе. Конечно, лучше, если они с Сашенькой будут вдвоем, иначе эта дикарка и говорить с ним не станет, просто вышвырнет вон. Нет, даже с землей смешает, были уже прецеденты!

Пояснять сказанное Векшегонов не стал, Сауле так и не поняла, что между ними произошло в день совещания.

Поссорились? Татьяна на что-то разозлилась и, естественно, придержать свой язычок и не подумала, характер у нее…

Сдержанный, ровный со всеми Векшегонов Сауле нравился, и она подумала: почему нет? Она вполне может прийти к Тане на день рождения с ним, ну… как с хорошим знакомым. Тогда на Сауле будут меньше обращать внимания, а Татьяна…

Вдруг это ее судьба?

Колыванов с тяжким вздохом вернул акварели на шкаф, расставаться с ними не хотелось, но Никита сказал, что мать ни за что не согласится на выставку. Он завел было об этом разговор, но…

Мальчишка смотрел беспомощно, и Колыванов добродушно бросил:

— Ее право, Кит. Может, попозже решится, через год, скажем…

Никита пожал плечами, он очень в этом сомневался. Маме чуть плохо не стало, когда он завел речь о выставке. Хорошо, не стала проверять, на месте ли ее работы, зря он все-таки отдал их Евгению Сергеевичу без разрешения.

А может, и не зря. Картины мама продавать не будет, это точно, зато цветы свои — запросто, она для того разделочные доски и разрисовывает.

Никита благодарно посмотрел на друга: мама теперь сможет продавать свои работы не за пятьдесят рублей, а за тысячу, даже не верится.

Тысяча!

Вместо пятидесяти!

Мама сможет зарабатывать за жизнь только рисованием, как мечтала. И уйдет с работы. Будет спать сколько хочется, ложиться когда захочет. А летом они в самом деле поедут к морю!

Евгений Сергеевич принес адрес магазина, где охотно возьмут ее работы, и оставил для мамы телефон директрисы, он обо всем с ней договорился. А маминой старушке можно просто отдавать за доски деньги, покупая их не за десять рублей, как они продаются на рынке, а за тридцать, как сейчас, чтобы старушка ничего не потеряла.

Никита озабоченно, по-взрослому, вздохнул: иначе мама не согласится. Скажет — она нас выручила в трудную минуту, торговала моими работами на рынке, мерзла там, мокла под дождем, стояла в любую погоду…

Никита сам мог за маму все сказать, настолько хорошо ее знал. Мама странная. Анна Генриховна говорит — не от мира сего.

Ну и пусть.

Зато она очень, очень хорошая!

Жаль, маме и в голову не придет, что старушка не из-за нее на холоде провела всю весну. Ведь она и зимой там со своими досками сидела, к пенсии подрабатывала. Никита это сразу понял, Анна Генриховна тоже, Евгений Сергеевич об этой старушке вообще почему-то слышать не хочет, но мама…

Нет, пусть она платит бабе Нине свои тридцать рублей, не жалко!

Анна Генриховна из кухни крикнула:

— Ну и долго мне вас ждать? Чай-то стынет!

Голос у нее басовитый, совсем не женский, такому голосу генералы позавидуют, это Евгений Сергеевич так сказал.