Пригляделся поближе — и меня немедленно снова скрутило.

Это были пиявки. Три штуки, каждая длиной сантиметров по двадцать и толщиной в палец — но раздувались на глазах. Артик ткнул одну головешкой, она зашипела и отвалилась, а белая ткань сразу стала красной.

Через секунду уже все смотрели, как Артик отцепляет пиявок. Отцепив последнюю, он задрал мокрую брючину. В его ноге остались три дырки, каждая — с булавочную головку, и кровь текла струйками.

Серёга присвистнул сквозь зубы:

— Вот же с-сука…

— Ах, ты ж… Кассандра… — сказал Витя с досадой, но как-то печально. — Про себя предсказывать не можешь?

— Я контролировать предсказания не могу, — сказал Артик с напряжённым лицом, зачерпнул листом остатки кипячёной воды из нашей ямки и вылил на ногу. Я видел, как ему мерзко.

— Больно? — спросил я совершенно некстати.

— Не очень, — сказал он и вылил ещё воды. — Они, похоже, выделяют в кровь обезболивающие вещества и антикоагулянты.

— А эти анти — это что? — спросил Сергей.

— Мешают крови свёртываться и помогают гадам вкусно питаться, — сказал Артик и попытался улыбнуться. — Видишь — не останавливается… Вот же чуял я, что тут есть пиявки…

— Как они прокусили штанину? — спросил Витя.

Артик сорвал ещё один лист и подобрал дохлую пиявку. Меня передёрнуло от гадливости.

— Вот смотри, — сказал Артик каким-то научным, слишком спокойным голосом, как диктор по телевизору, — они отличаются от земных пиявок. У них — хоботки, рты, скорее, как у земных комаров, чем как у земных червей… заострённые на конце. А вокруг хоботка у них — присоска, вот она. Прокололи ткань — и присосались к коже. Ты видишь, как они высоко прицепились? Они сидели на ветках кустарника, а не в воде и не на земле, — но тут ему, похоже, стало нестерпимо, и он зашвырнул листок с пиявкой в кусты. — Теперь заболело… Как мне остановить-то… Сильно течёт.

Я схватился за себя — и сообразил, что остановить и верно, нечем: ни ремней у нас нет, ни шнурков. Даже не перетянешь ногу. А кровь лилась тремя ручейками; Артик попытался зажать ранки ладонью, но кровь протекала сквозь пальцы.

— Ша, — сказал Витя. — Артик, снимай майку… Стой, дай, я.

Артик хотел перевязать майкой ранки, но Витя мотнул головой и затянул её чуть выше икры.

— Сейчас… немножко утихнет — и перевяжешь… Так что вы, говорите, там увидали?

Мне вдруг стало очень стыдно.

— Самолёт, — говорю. — Только Серёга думает, что это летающая тарелка. Высоко летело — не рассмотрели толком. Просто огонёк двигался.

Витя сел рядом с Артиком и стал смотреть на его ногу. Кровь почти перестала.

— То есть, вы не знаете, что это было такое, — сказал он. — То ли самолёт, то ли летающая тарелка, то ли фонарик на верёвочках, то ли спутник вообще. Так?

Серёга возразил:

— Не, не фонарик точно. Фонарики так высоко не летают. Всегда разглядишь хорошо — а тут только огонёк двигался, ёлки… — и задумался. — Не, вот. Вроде как несколько малюсеньких огоньков в одну линию. Или продолговатый такой… типа как иллюминаторы в самолёте или, в натуре, летающая тарелка, блин.

— Ага, — говорю. — Похоже.

Артик ослабил узел на майке, подождал немного — и замотал майкой ранки. Кровь уже не лилась, а так, слегка сочилась.

— Знаете, господа, — сказал он, — меня это очень обнадёживает.