– Не помню, – отрезал Машкин, прищурившись.

– Ничего страшного, бумага помнит, – утешил Сорокин. – Вот, извольте, номер восемьдесят девять: Султанов, Лавр Георгиевич, из терских казаков, выпускник Петербургского горного института, привлечен к дознанию за умышленное лишение жизни одновременно городского полицмейстера и начальника жандармского управления, совершенное путем метания снаряда…

– Любопытно, – одобрил Машкин, – но какое отношение это имеет к нашему делу?

– Уместный вопрос, – похвалил капитан, доставая из кармана лупу. – Одолжайтесь.

Сорокин выложил на стол еще одну бумагу – дактокарту, снабженную надписями на английском языке.

– Еще один уникальный документ, и тоже чудом уцелевший, хотя архивы с девятьсот пятого года сжигали неоднократно. Возможно, потому, что был составлен на английском, решили сохранить для истории. Знаете, что это?

– Завещание Георга Пятого?

– Это, дорогой товарищ… или предпочитаете «господин»?

– Я предпочитаю Иван Миронович.

– Хорошо. Это, Иван Миронович, взятые Скотленд-Ярдом отпечатки пальцев у господина Султанова, российского подданного, прибывшего в Англию обучаться горному делу, но задержанного по подозрению в покушении на члена палаты лордов, сэра, чье имя не важно. Тогда, видите ли, не натравливали друг на друга бомбистов, а вылавливали сообща. Документ прислан вместе с циркуляром. А вот это – ваши отпечатки.

Капитан пододвинул бумагу, над которой потрудился в качестве эксперта Акимов:

– Благоволите. Вот четыре потока, два – дугообразной формы, один – петля, четвертый изогнут, огибает и дуговые потоки, и петлю. Они идентичны.

Машкин молчал. Лупа лежала на столе нетронутой.

– Чего ж молчите, Лавр Георгич? А меня, случаем, не узнаете? Ну же. Шайтан, Веселая балка, Лях. У тебя такая рыжая кобыла была.

– Сказочная. Догони-ветер, – вздохнул Машкин-Султанов, вполне миролюбиво. – Амба звали ее. Тебя, прости, не припоминаю, да где уж, много вас таких было, и годы… Даже Тамара меня тоже не сразу узнала. Ну а как узнала – сам посуди, что мне было делать? Живешь-живешь честно, а тут – амба, и отправляйся на старости лет лес валить.

– Да уж, все по классике: кто бы на его месте не убил, – проворчал Остапчук. – Ну а парня-то за что порезал?

– К девке приставал, с кулаками на меня бросился – на меня-то! А ведь как родной мне был, жизнь я ему спас…

– Бывают такие, неблагодарные, – прервал Акимов. – Ладно ваньку-то валять. Отсидеться вы хотите, годик отдохнуть на нарах, а к тому времени не то что улик – и следа бы, воспоминаний не осталось, не то и казарму снесут наконец.

– Во-во, – подал голос Остапчук, – и дело вести будем не мы, которые худо-бедно да ведаем, кто ты на самом деле, а посторонние, линейный отдел. Ты ж, умный, не просто подстроил, чтобы на пути кровь пустить?

– Заскочил я в больничку-то, – между прочим заметил Сорокин, – и интересный разговор имел с хирургом, Маргаритой Вильгельмовной. Не знакомы с ней?

– Случалось, – лаконично подтвердил Султанов.

– Бывалая дама. Так вот она поделилась интересным наблюдением: раны кровавые, только вот странные. Крови много, но опасности ровно никакой. Случайно так не ударишь.

– Оставь парня в покое, – попросил задержанный.