|
Однако они требовали, чтобы сделка была совершена за подписью графини и чтобы я представил им доказательства того, что согласие дано ею от чистого сердца. До них дошли слухи, будто графиня живет в постоянном страхе передо мной и подумывает о разводе, а в этом случае она может опротестовать любую свою сделку, заключенную под нажимом, что уже само по себе привело бы к разорительной для фирмы тяжбе с сомнительным исходом; а посему, до того как выдать хотя бы шиллинг аванса, они просят гарантий в том, что согласие графини было добровольным.
Эти господа так тщательно оговорили все условия, что я нимало не усомнился в серьезности их намерений; по счастью, графиня была настроена милостиво, и мне не стоило труда упросить ее написать им собственноручно, заверяя, что все слухи о каких-то недоразумениях между нами — злостная клевета, что мы живем в ладу и дружбе и она готова скрепить любую сделку, какую ее мужу благоугодно заключить. Предложение пришлось как нельзя кстати и преисполнило меня надежд. Я не докучал читателям подробными рассказами о моих долгах и тяжбах, которые к тому времени так разрослись и усложнились и так на меня давили, что я уже сам в них путался и терял голову. Достаточно сказать, что у меня окончательно истощились деньги и кредит. Я жил безвыездно в замке Линдон, пробавляясь собственной бараниной и говядиной, потребляя хлеб, торф и картофель со своих угодий и полей; а тут еще приходилось следить за леди Линдон в стенах моего дома и за судебными приставами — вне его стен. За последние два года, с тех пор как я так неудачно съездил в Дублин за деньгами (и, к великому разочарованию моих кредиторов, продулся в пух), я и вовсе не решался туда показываться и только изредка наведывался в главный город графства, и то лишь потому, что знал там всех шерифов: я поклялся, что, если со мной что случится, виновнику не сносить головы. Надежда на изрядную сумму меня окрылила, я ухватился за нее, как утопающий за соломинку. Спустя некоторое время от проклятых лондонских купцов пришел ответ, где говорилось, что, если леди Линдон подтвердит свое письменное заявление лично в их лондонской конторе на Берчин-лейн, они, ознакомившись с названной недвижимостью, очевидно, придут со мной к соглашению; однако они решительно отклоняли мое предложение приехать для переговоров в замок Линдон: им известно, как там приняли столь уважаемых дублинских дельцов, как господа Шарп и Залмон. Это был явный выпад против меня. Но бывают положения, когда мы не можем диктовать свои условия, а меня так прищучили долги, что я подписал бы контракт с самим чертом, явись он искушать меня порядочной суммой. Я решил ехать сам и взять с собой леди Линдон. Напрасно матушка молила и предостерегала меня. — Верь мне, — говорила она, — тут какой-то подвох. Тебе не поздоровится в этом ужасном городе. Здесь ты можешь годы и годы жить в довольстве и холе, если не считать, что в погребе хоть шаром покати и в доме нет ни одного окна целого. Но стоит им залучить тебя в Лондон, и тебе, бедный невинный мой мальчик, несдобровать… Чует мое сердце, хлебнешь ты там горя. — Зачем куда-то ехать? — спрашивала и жена. — Я и здесь счастлива, с тех пор как ты ко мне переменился. Мы не можем явиться в Лондон, как нам подобает; небольшие деньги, которые ты получишь, уйдут туда же, куда ушли остальные. Давай лучше жить, как пастушок и пастушка, пасти наше стадо и довольствоваться малым! — И, взяв мою руку, она поцеловала ее. На что матушка только фыркнула: — Знаем мы этих подлых антиресанок! Я уверена, тут без нее не обошлось! Я обозвал жену дурой, а миссис Барри попросил не тревожиться. Мне не терпелось ехать, и я слышать не хотел никаких возражений. Встал вопрос о деньгах на дорогу, и добрая матушка, всегда вызволявшая меня в трудную минуту, достала из чулка шестьдесят гиней — то были все наличные деньги, какими Барри Линдон из замка Линдон, женившийся на двадцати тысячах годового дохода, теперь располагал; вот к какому падению привело меня мотовство (как я должен признать), главным же образом мое легковерие и людская подлость. |
