|
. – Ла риса Леонтьевна , где мо наш ки?! – ...Бредит... бредит, бедный!.. – Ничего подобного. И не думаю бре дить. Монашки! Ну что вы, не помните, что ли? Ну, дайте мне книгу. Вон, вон с третьей полки. Мельников Печерский... – Мишуня, нельзя читать!.. – Что с? Почему нельзя? Да я завтра же встану! Иду к Петрову. Вы не понимаете. Меня бросят ! Бросят! – Ну хорошо, хорошо, встанете! Вот книга. Милая книга. И запах у нее старый, знакомый. Но строчки запрыгали, запрыгали, покривились. Вспомнил. Там, в скиту, фальшивые бумажки делали, романовские. Эх, память у меня была! Не монашки, а бумажки... Сашки, канашки мои!.. – Лариса Леонтьевна... Ларочка! Вы любите леса и горы? Я в монастырь уйду. Непременно! В глушь, в скит. Лес стеной, птичий гомон, нет людей... Мне надоела эта идиотская война! Я бегу в Париж, там напишу роман, а потом в скит. Но только завтра пусть Анна разбудитменя в восемь. Поймите, еще вчера я должен был быть у него ... Пой мите! – Понимаю, понимаю, молчите! Туман. Жаркий красноватый, туман. Леса, леса... и тихо слезится из расщелины в зеленом камне вода. Такая чистая, перекрученная хрустальная струя. Только нужно доползти. А там, напьешься – и снимет как рукой! Но мучительно ползти по хвое, она липкая и колючая. Глаза, открыть – вовсе не хвоя, а простыня. – Гос по ди! Что это за простыня... Песком, что ли, вы ее посыпали?.. Пи ить! – Сейчас, сейчас!.. – А ах, теплая, дрянная! – ...ужасно. Опять сорок и пять! – ...пузырь со льдом... – Доктор! Я требую... немедленно отправить меня в Париж! Не желаю больше оставаться в России... Если не отправите, извольте дать, мне мой бра... браунинг! Ларочка а! Достаньте!.. – Хорошо, Хорошо, Достанем. Не волнуйтесь!.. Тьма. Просвет. Тьма... просвет. Хоть убейте, не помню... Голова! Голова! Нет монашек, взбранной воеводе, а демоны трубят и раскаленными крючьями рвут, череп. Го ло ва!.. Просвет... тьма. Просв… нет, уже больше нет! Ничего не ужасно, и все – все равно. Голова не болит. Тьма и сорок один и одна ..................... ......................................................... II. ЧТО МЫ БУДЕМ ДЕЛАТЬ?! Беллетрист Юрий Слезкин сидел в шикарном, кресле. Вообще все в комнате было шикарно, и поэтому Юра казался в ней каким то диким диссонансом. Голова, оголенная тифом, была точь в точь описанная Твеном мальчишкина голова (яйцо, посыпанное перцем). Френч, молью обгрызенный, и под мышкой – дыра. На ногах – серые обмотки. Одна – длинная, другая – короткая. Во рту – двухкопеечная трубка. В глазах – страх с тоской в чехарду играют. – Что же те перь бу дет с на ми? – спросил я и не узнал своего голоса. После второго приступа он был слаб, тонок и надтреснут. – Что? Что? Я повернулся на кровати и тоскливо глянул в окно, за которым тихо шевелились еще обнаженные ветви. Изумительное небо, чуть тронутое догорающей зарей, ответа, конечно, не дало. Промолчал и Слезкин, кивая обезображенной головой. Прошелестело платье в соседней комнате. Зашептал женский голос: – Сегодня ночью ингуши будут грабить город... Слезкин дернулся в кресле и поправил: – Не ингуши, а осетины. Не ночью, а завтра с утра. Нервно отозвались флаконы за стеной. – Боже мой! Осетины?! Тогда это ужасно! – Ка кая разница? – Как какая?! Впрочем, вы не знаете наших нравов. Ингуши, когда грабят, то... они грабят. А осетины – грабят и убивают... – Всех будут убивать? – деловито спросил Слезкин, пыхтя зловонной трубочкой. – Ах, Боже мой! Какой вы странный! Не всех. |
