|
Просверлил глазами, вынул душу, положил на ладонь и внимательно осмотрел. Но душа – кристалл! Вложил обратно. Улыбнулся благосклонно. – Завлито? – Зав. Зав. Пошел дальше. Парень будто ничего. Но не поймешь, что он у нас делает. На Тео не похож. На Лито тем более. Поэтесса пришла. Черный берет. Юбка на боку застегнута и чулки винтом. Стихи принесла. Та, та, там, там. В сердце бьется динамо снаряд. Та, та, там. Стишки – ничего. Мы их... того... как это... в концерте прочитаем. Глаза у поэтессы радостные. Ничего барышня. Но почему чулки не подвяжет? V. КАМЕР ЮНКЕР ПУШКИН Все было хорошо. Все было отлично. И вот пропал из за Пушкина, Александра Сергеевича, царствие ему небесное! Так было дело: В редакции, под винтовой лестницей, свил гнездо цех местных поэтов. Был среди них юноша в синих студенческих штанах, та, с динамо снарядом в сердце, дремучий старик, на шестидесятом году начавший писать стихи, и еще несколько человек. Косвенно входил смелый, с орлиным лицом и огромным револьвером на поясе . Он первый свое, напоенное чернилами, перо вонзил с размаху в сердце недорезанных, шлявшихся по старой памяти на трэк – в бывшее летнее собрание. Под неумолчный гул мутного Терека он проклял сирень и грянул: Довольно пели вам луну и чайку! Я вам спою чрезвычайку!! Это было эффектно! Затем другой прочитал доклад о Гоголе и Достоевском. И обоих стер с лица земля. О Пушкине отозвался неблагоприятно, но вскользь. И посулил о нем специальный доклад. В одну из июньских ночей Пушкина он обработал на славу . За белые штаны, за «вперед гляжу я без боязни », за камер юнкерство и холопскую стихию вообще, за «псевдореволюционность и ханжество», за неприличные стихи и ухаживание за женщинами… Обливаясь потом, в духоте, я сидел в первом ряду и слушал, как докладчик рвал на Пушкине в клочья белые штаны. Когда же, освежив стаканом воды пересохшее горло, он предложил в заключение Пушкина выкинуть в печку, я улыбнулся. Каюсь. Улыбнулся загадочно, черт меня возьми! Улыбка не воробей? – Выступайте оппонентом! – Не хочется. – У вас нет гражданского мужества. – Вот как? Хорошо, я выступлю. И я выступил, чтоб меня черти взяли ! Три дня и три ночи готовился. Сидел у открытого окна, у лампы с красным абажуром. На коленях у меня лежала книга, написанная человеком с огненными глазами. ...ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума... Говорил Он: ...клевету приемли равнодушно . Нет, не равнодушно! Нет. Я им покажу! Я покажу! Я кулаком грозил черной ночи. И показал! Было в цехе смятение. Докладчик лежал на обеих лопатках. В глазах публики читал я безмолвное, веселое: – Дожми его! Дожми! ......................................................... Но зато потом!! Но потом... Я – «волк в овечьей шкуре». Я – «господин». Я «буржуазный подголосок»... ......................................................... Я – уже не завлито. Я – не завтео. Я – безродный пес на чердаке. Скорчившись сижу. Ночью позвонят – вздрагиваю . ......................................................... О, пыльные дни! О, душные ночи!.. И было в лето от Р. X. 1920 е из Тифлиса явление. Молодой человек, весь поломанный и развинченный, со старушечьим морщинистым лицом, приехал и отрекомендовался: дебошир в поэзии. Привез маленькую книжечку, похожую на прейскурант вин. В книжечке – его стихи. Ландыш. Рифма: гадыш. С ума сойду я, вот что!.. Возненавидел меня молодой человек с первого взгляда . |
