|
Мы выбрались нако-нец из оврага. Подождите здесь", – шепнул мне лесник, нагнулся и, подняв ружье кверху, исчез между кустами. Я стал прислушиваться с напряжением. Сквозь постоянный шум ветра чудились мне невдалеке слабые звуки: топор осторожно стучал по сучьям, колеса скрыпели, лошадь фыр-кала… «Куда? стой!» – загремел вдруг железный голос Бирюка. Другой голос закричал жалобно, по-заячьи… Началась борьба. «Вре-ешь, вре-ешь, – твердил, задыхаясь, Бирюк, – не уйдешь…» Я бросился в направлении шума и прибежал, спотыкаясь на каждом шагу, на место битвы. У срубленного дерева, на земле, копошился лесник; он держал под собою вора и закручивал ему кушаком руки на спину. Я подошел. Бирюк поднялся и поставил его на ноги. Я увидел мужика, мокрого, в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой. Дрянная лошаденка, до половины закрытая угловатой рогожкой, стояла тут же вместе с тележным ходом. Лесник не говорил ни слова; мужик тоже молчал и только головой потряхивал. – Отпусти его, – шепнул я на ухо Бирюку, – я заплачу за дерево. Бирюк молча взял лошадь за холку левой рукой; правой он держал вора за пояс: «Ну, пово-рачивайся, ворона!» – промолвил он сурово. «Топорик-то вон возьмите», – пробормотал мужик. «Зачем ему пропадать!» – сказал лесник и поднял топор. Мы отправились. Я шел позади… Дож-дик начал опять накрапывать и скоро полил ручьями. С трудом добрались мы до избы. Бирюк бросил пойманную лошаденку посреди двора, ввел мужика в комнату, ослабил узел кушака и посадил его в угол. Девочка, которая заснула было возле печки, вскочила и с молчаливым испу-гом стала глядеть на нас. Я сел на лавку. – Эк его, какой полил, – заметил лесник, – переждать придется. Не хотите ли прилечь? – Спасибо. – Я бы его, для вашей милости, в чуланчик запер, – продолжал он, указывая на мужика – да вишь, засов… – Оставь его тут, не трогай, – перебил я Бирюка. Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало осво-бодить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улег-лась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали. – Фома Кузьмич, – заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, – а, Фома Кузьмич. – Чего тебе? – Отпусти. Бирюк не отвечал. – Отпусти… с голодухи… отпусти. – Знаю я вас, – угрюмо возразил лесник, – ваша вся слобода такая – вор на воре. – Отпусти, – твердил мужик, – приказчик… разорены, во как… отпусти! – Разорены!.. Воровать никому не след. – Отпусти, Фома Кузьмич… не погуби. Ваш-то, сам знаешь, заест, во как. Бирюк отвернулся. Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно. – Отпусти, – повторил он с унылым отчаяньем, – отпусти, ей-Богу, отпусти! Я заплачу, во как, ей-Богу. Ей-Богу, с голодухи… детки, пищат, сам знаешь. Круто, во как, приходится. – А ты все-таки воровать не ходи. – Лошаденку, – продолжал мужик, – лошаденку-то, хоть ее-то… один живот и есть… отпу-сти! – Говорят, нельзя. Я тоже человек подневольный: с меня взыщут. |
