|
– Тридцать и никого, – возопил чахоточный маркер с темным лицом и свинцом под глаза-ми. Князь с треском положил желтого в крайнюю лузу. – Эк! – одобрительно крякнул всем животом толстенький купец, сидевший в уголку за шатким столиком на одной ножке, крякнул и оробел. Но, к счастью, никто его не заметил. Он отдохнул и погладил бородку. – Тридцать шесть и очень мало! – закричал маркер в нос. – Что, каково, брат? – спросил князь Хлопакова. – Что ж? известно, рррракалиооон, как есть рррракалиооон! Князь прыснул со смеху. – Как, как? повтори! – Рррракалиооон! – самодовольно повторил отставной поручик. «Вот оно, слово-то!» – подумали. Князь положил красного в лузу. – Эх! не так, князь, не так, – залепетал вдруг белокурый офицерик с покрасневшими глаз-ками, крошечным носиком и младенчески заспанным лицом. – Не так играете… надо было… не так! – Как же? – спросил его князь через плечо. – Надо было… того… триплетам. – В самом деле? – пробормотал князь сквозь зубы. – А что, князь, сегодня вечером к цыганам? – поспешно подхватил сконфуженный молодой человек. – Стешка петь будет… Ильюшка… Князь не отвечал ему. – Рррракалиооон, братец, – проговорил Хлопаков, лукаво прищурив левый глаз. И князь расхохотался. – Тридцать девять и никого, – провозгласил маркер. – Никого… посмотри-ка, как я вот этого желтого… Хлопаков заерзал кием по руке, прицелился и скиксовал. – Э, рракалиоон, – закричал он с досадой. Князь опять рассмеялся. – Как, как, как? Но Хлопаков своего слова повторить не захотел: надо же пококетничать. – Стикс изволили дать, – заметил маркер. – Позвольте помелить… Сорок и очень мало! – Да, господа, – заговорил князь, обращаясь ко всему собранию и не глядя, впрочем, ни на кого в особенности, – вы знаете, сегодня в театре Вержембицкую вызывать. – Как же, как же, непременно! – воскликнуло наперерыв несколько господ, удивительно польщенных возможностью отвечать на княжескую речь. – Вержембицкую… – Вержембицкая отличная актриса, гораздо лучше Сопняковой, – пропищал из угла плюга-венький человек с усиками и в очках. Несчастный! он втайне сильно вздыхал по Сопняковой, а князь не удостоил его даже взглядом. – Че-о-эк, э, трубку! – произнес в галстук какой-то господин высокого роста, с правильным лицом и благороднейшей осанкой – по всем признакам шулер. Человек побежал за трубкой и, вернувшись, доложил его сиятельству, что, дескать, ямщик Баклага их спрашивают-с. – А! ну, вели ему подождать да водки ему поднеси. – Слушаю-с. Баклагой, как мне потом сказали, прозывался молодой, красивый и чрезвычайно избало-ванный ямщик; князь его любил, дарил ему лошадей, гонялся с ним, проводил с ним целые но-чи… Этого самого князя, бывшего шалуна и мота, вы бы теперь не узнали… Как он раздушен, затянут, горд! Как занят службой, а главное – как рассудителен! Однако табачный дым начинал выедать мне глаза. В последний раз выслушав восклицание Хлопакова и хохот князя, я отправился в свой нумер, где на волосяном, узком и продавленном диване, с высокой выгнутой спинкой, мой человек уже постлал мне постель. На другой день пошел я смотреть лошадей по дворам и начал с известного барышника Ситникова. Через калитку вошел я на двор, посыпанный песочком. |
