|
.. - Популярности ищет, - горько отозвался Гавриил Степанович. Тут в дверь стукнули, и человек в зеленых петлицах внес поднос, покрытый белой салфеткой. На подносе помещался серебряный кофейник, молочник, две фарфоровые чашки, апельсинного цвета снаружи и золоченые внутри, два бутерброда с зернистой икрой, два с оранжевым прозрачным балыком, два с сыром, два с холодным ростбифом. - Вы отнесли пакет Ивану Васильевичу? - спросила вошедшего Августа Менажраки. Тот изменился в лице и покосил поднос. - Я, Августа Авдеевна, в буфет бегал, а Игнутов с пакетом побежал, - заговорил он. - Я не Игнутову приказывала, а вам, - сказала Менажраки, - это не игнутовское дело пакеты Ивану Васильевичу относить. Игнутов глуп, что-нибудь перепутает, не так скажет... Вы, что же, хотите, чтобы у Ивана Васильевича температура поднялась? - Убить хочет, - холодно сказал Гавриил Степанович. Человек с подносом тихо простонал и уронил ложечку. - Где Пакин был в то время, как вы пропадали в буфете? - спросила Августа Авдеевна. - Пакин за машиной побежал, - объяснил спрашиваемый, - я в буфет побежал, говорю Игнутову - "беги к Ивану Васильевичу". - А Бобков? - Бобков за билетами бегал. - Поставьте здесь! - сказала Августа Авдеевна, нажала кнопку, и из стены выскочила столовая доска. Человек в петлицах обрадовался, покинул поднос, задом откинул портьеру, ногой открыл дверь и вдавился в нее. - О душе, о душе подумайте, Клюквин! - вдогонку ему крикнул Гавриил Степанович и, повернувшись ко мне, интимно сказал: - Четыреста двадцать пять. А? Августа Авдеевна надкусила бутерброд и тихо застучала одним пальцем. - А может быть, тысячу триста? Мне, право, неловко, но я сейчас не при деньгах, а мне портному платить... - Вот этот костюм шил? - спросил Гавриил Степанович, указывая на мои штаны. - Да. - И сшил-то, шельма, плохо, - заметил Гавриил Степанович, - гоните вы его в шею! - Но, видите ли... - У нас, - затрудняясь, сказал Гавриил Степанович, - как-то и прецедентов-то не было, чтобы мы авторам деньги при договоре выдавали, но уж для вас... четыреста двадцать пять! - Тысячу двести, - бодрее отозвался я, - без них мне не выбраться... трудные обстоятельства... - А вы на бегах не пробовали играть? - участливо спросил Гавриил Степанович. - Нет, - с сожалением ответил я. - У нас один актер тоже запутался, поехал на бега и, представьте, выиграл полторы тысячи. А у нас вам смысла нет брать. Дружески говорю, переберете - пропадете! Эх, деньги! И зачем они? Вот у меня их нету, и так легко у меня на душе, так спокойно... - И Гавриил Степанович вывернул карман, в котором, действительно, денег не было, а была связка ключей на цепочке. - Тысячу, - сказал я. - Эх, пропади все пропадом! - лихо вскричал Гавриил Степанович. - Пусть меня потом хоть расказнят, но выдам вам пятьсот рублей. Подписывайте! Я подписал договор, причем Гавриил Степанович разъяснил мне, что деньги, которые будут даны мне, являются авансом, каковой я обязуюсь погасить из первых же спектаклей. Уговорились, что сегодня я получу семьдесят пять рублей, через два дня - сто рублей, потом в субботу - еще сто, а остальные - четырнадцатого. Боже! Какой прозаической, какой унылой показалась мне улица после кабинета. Моросило, подвода с дровами застряла в воротах, и ломовой кричал на лошадь страшным голосом, граждане шли с недовольными из-за погоды лицами. Я несся домой, стараясь не видеть картин печальной прозы. Заветный договор хранился у моего сердца. В своей комнате я застал своего приятеля (смотри историю с револьвером). Я мокрыми руками вытащил из-за пазухи договор, вскричал: - Читайте! Друг мой прочитал договор и, к великому моему удивлению, рассердился на меня. |
