|
Железная дорога
1 Один мой знакомый американец сказал мне так: – Когда я заставился на ваш почтамт, то у меня волосы поставились на голове. И американец рассказал мне, что такое очередь за марками. Я не так наивен, как мой знакомый американец. Меня трудно запугать очередью. И все‐таки, когда я пришел на вокзал, волосы мои немедленно полезли вверх. Это была чертовски длинная очередь. Черт знает что такое. Сначала она шла по прямой, потом заворачивала в полкруга, изгибалась восьмеркой и в противоположной от билетной кассы стороне запутывалась в невыносимый гордиев узел. Черт знает что такое. Поезд уходил в 10 часов. Часы показывали 9. Дама впереди меня спокойно сияла молочными и перламутровыми прыщами. Она была сто тридцать шестая. Я был сто тридцать седьмой. А времени было только час. Я поднял глаза и ужаснулся. На стене висел плакат, а на плакате было написано:
ДОЛОЙ ВЗЯТКИ Под этим местный художник карандашом пририсовал красивый наган. А под наганом мрачно чернела надпись:
СМЕРТЬ ДАЮЩИМ, ГИБЕЛЬ БЕРУЩИМ А времени было только час, и мне надо было непременно уехать. Я отделился от очереди и начал осматриваться. Берущие стояли тут же. На них были холщовые передники и медные номерные бляхи. Они улыбались и подвигались ко мне. Честное слово, я этого не хотел. Я отбивался: – Не надо. Но тот, у которого на сердце висел № 32, вкрадчиво назвал цифру. Это была очень большая цифра. Много денег. Гораздо больше, чем билет стоил в кассе. Честное слово, я не хотел. Но этот носильщик была сирена. Он ворковал, как голубок. Был просто безобразно убедителен. А я должен был уехать. Одним словом, я стал зайцем. – Значит, гибель. – Гибель. – Смерть. – Смерть. Я не хотел умирать. Я схватил билет и убежал. Наган на плакате оглушительно выпалил. Или мне это показалось. Может быть, это смеялись носильщики. Во всяком случае, я влетел на перрон, как будто за мной гналась компания динамитчиков. Дома шарахнулись, речка бросилась под ноги, поезд застонал и удалился. Искры летели назад, туда, где умирали те, которые давали, и гибли те, которые брали.
2 Меня не схватили. Я успел удрать. Я избежал карающей руки правосудия. У меня имелось точное воображение о жизни в вагоне. Мне дадут аршин колбасы и версту коридора. И скажут: «Вот по этому ходи, а этим питайся, пока не приедешь». На деле все было иначе. Я лежал на верхней полке. Сердце мое хрипело и волновалось. Подо мной содрогались мосты и звенел рельс. Я уснул и видел тонкий, горящий сон. Во сне плавали рыбы и задевали меня железными хвостами. Самую толстую рыбу звали Иван, и она так колотилась о мое плечо, что я проснулся. Я увидел рыжие усы, фуражку с кантами над усами и скрещенные топоры на фуражке. Потом я узнал, что это был ревизор движения. Но когда я проснулся, я еще ничего не знал. Я еще не знал, что я уже обречен, продан и взвешен. Усы зашевелились. Под ними обнаружился рот, рот открылся, и изо рта выпало непонятное для меня слово: – Три. Я сделал большой глаз. Усы продолжали: – Рубля. Я молчал. Усы добавили: – Золотом. Он был страшен, этот человек. Член научной организации бандитизма или чего‐нибудь в этом роде. Мне стало печально и очень захотелось, чтобы он ушел. Он это сделал. Но предварительно он произвел маленький подсчет. Золотые рубли перевел в червонные, червонные в дензнаки, а дензнаки забрал у меня. Поля поворачивались вправо и влево. Станционные лампы опрокидывались в темноту и летели к черту. |
