Запертая дверь учебного кабинета – это всегда тревожно. Кто заперся? Зачем заперся? Ничего хорошего за запертой дверью происходить не может. По определению.

Охранник прибежал, попробовал открыть дверь ключом, а затем, не долго думая, открыл ее ударом ноги. Внутри они увидели сидевшую на своем месте Кристину, которая при их появлении упала в обморок.

Нелли Львовна, надо отдать ей должное, среагировала мгновенно. Увидела письмо и отправила охранника за врачом, а сама осталась возле Кристины. Потормошила ее как следует, Кристина пришла в себя и дрожащей рукой предъявила пустой пузырек из-под лекарства. Нелли Львовна, припомнив основы медицинских знаний (так назывался предмет), полученные во время учебы в институте, подвела Кристину к умывальнику и заставила ее засунуть как можно глубже в рот два пальца. Ввиду экстренности мер пальцы пришлось засовывать немытыми. Ничего, иногда гигиеной можно пренебречь. Во имя высших целей.

Представляю, с каким выражением лица я ворвался в этот злополучный кабинет английского языка! Рожа красная, глаза навыкате, в руке черный чемодан с большим красным крестом… Неудавшаяся самоубийца затряслась и пролепетала:

– Я б-больше н-н-никогда…

– Где труп? – спросил я, ставя чемодан на стол.

– Это я, – прошептала Кристина, прячась за учительницу.

Появилась медсестра Ольга с носилками и простыней в руках. Носилки у нас заграничные, легкие, но прочные. Нести их в одной руке не составляет труда, тем более такой здоровенной девице, как Ольга.

Мы расстелили на носилках простыню, уложили на нее обмякшую в предчувствии расплаты за содеянное Кристину и бегом потащили ее в медпункт – лечить. Нелли Львовна с моим чемоданом в руке (увесистым, надо сказать, чемоданом) еле за нами поспевала. Уже начался следующий урок, и в коридоре никого не было, даже любопытствующих (или, может, сочувствующих?) одноклассников Кристины увели на следующий урок.

– Куда ее? – спросила Ольга, открывая ударом ноги нашу дверь.

– В ванную! – ответил я.

Увидев резиновый шланг и воронку (стандартный набор для промывания желудка), Кристина побледнела, вцепилась в руку Нелли Романовны и пронзительно заверещала, давая понять, что глотать шланг она не будет.

– Тогда пьем воду и выдаем ее обратно! – скомандовал я. – Много-много раз. И пить добросовестно, не то через шланг волью.

До начала промывания померил давление. Давление оказалось очень даже ничего – сто десять на семьдесят.

На третьей части Марлезонского балета к нам присоединилась Эмилия Леонардовна. Наметанным взглядом оценила состояние Кристины и вывела меня в кабинет для доклада.

– Судя по всему – ей ничего не угрожает, – сказал я. – Но я ее, конечно, госпитализирую…

– Насколько мне известно, несостоявшихся самоубийц кладут в психиатрические отделения, – сказала директор.

Вообще-то эти отделения принято называть психосоматическими, но суть едина, поэтому я не стал ее поправлять, а просто кивнул.

– И вы хотите упрятать Канданову в психушку? – Глаза Эмилии Леонардовны стали по-совиному круглыми. – Вы хоть в курсе, чья она дочь? Вы вообще осознаете разницу между прежней и нынешней вашими клиентурой?

– Так положено, чтобы предотвратить повторные попытки… – Взгляд директора стал таким, что я поспешил добавить: —…но я сделаю все так, как вы скажете. Что мне следует сделать?

– Закончить эту вашу процедуру, успокоить ученицу и привести ко мне в кабинет. Не отправить, а привести!

– Разумеется. Это все, Эмилия Леонардовна?

– Нет, не все.