|
Стало быть, нужно его выманить. Вот они, значит, его на сладкое и выманиви! - Ужас! - сказал я. - Волосы дают жевать роженицам, - сказшиа Анна Николаевна. - Зачем?! - йут их знает. Раза три привозили нам рожениц. Лежит и плюется бедная женщина. Весь рот полон щетины. Примета есть такая, будто роды легче пойдут... Глаза у акушерок засверкали от воспоминаний. Мы долго у огня сидели за чаем, и я слушал как зачарованный. О том, что, когда приходится вести роженицу из деревни к нам в больницу, Пелагея нванна свои сани всегда сзади пускает: не передумали бы по дороге, не вернули бы бабу в руки бабкн. О том, как однажды роженицу при неправильном положении, чтобы младенчик повернулся, кверху ногами к потолку подвешивали. О том, как бабка из Коробова, наслышавщись, что врачи делают прокол плодного пузыря, столовым ножом изрезала всю голову младенцу, так что даже такой знаменитый и ловкий человек, как Липонтий, не мог его спасти, и хорошо, что хоть мать спас. О том... *** Печку давно закрыли. Гости мои ушли в свой флигель. Я видел, как некоторое время тускловато светилось оконце у Анны Николаевны, потом погасло. Все скрылось. К метели примешался густейший декабрьский вечер, и черная завеса скрыла от меня и небо и землю. Я расхаживал у себя по кабинету, и пол поскрипывал под ногами, и было тепло от голландки-печки, и слышно было, как грызла где-то деловит мышь. "Ну, нет, - раздумывал я - я буду бороться с египетской тьмой ровно столько, сколько судьба продержит меня здесь в глуши. Сахар-рафинад... Скажите пожалуйста!.." В мечтаниях, рождавшихся при свете лампы под зеленым колпаком, возник громадный университетский город, а в нем клиника, а в клинике - громадный зал, изразцовый пол, блестящие краны, белые стерильные простыни, ассистент с остроконечной, очень мудрой, седеющей бородкой... Стук в такие моменты всегда волнует, страшит. Я вздрогнул.. . - Кто там, Аксинья? - спросил я, свешиваясь с балюстрады внутренней лестницы (квартира у врача была в двух этажах: вверху кабинет и спальни, внизу - столовая, еще одна комната - неизвестного назначения и кухня, в которой и помещалась эта Аксинья - кухарка - и муж ее, бессменный сторож больницы). Загремел тяжелый запор, свет лампочки заходил и закачался внизу, повеяло холодом. Потом Аксинья доложила: - Да больной приехал... Я, сказать по правде, обрадовался. Спать мне еще не хотелось, а от мышиной грызни и воспоминаний стшио немного тоскливо, одиноко. Притом больной, значит, не женщина, значит, не самое страшное - не роды. - Ходит он? - Ходит, - зевая, ответила Аксинья. - Ну, пусть идет в кабинет. Лестница долго скрипела. Поднимался кто-то солидный, большого веса человек. Я в это время уже сидел за письменним столом, стараясь, чтобы двадцатичетырехлетняя моя живость не выскакивала по возможности из профессиональной оболочки эскулапа. Правая моя рука лежа на стетоскопе, как на револьвере. В дверь втиснулась фигура в бараньей шубе, валенках. йапка находась в руках у фигуры. - Чего же это вы, батюшка, так поздно? - солидно спросил я для очистки совести. - Извините, гражданин доктор, - приятным, мягким голосом отозвалась фигура, - метель - чистое горе! Ну, задержись, что поделаешь, уж простите, пожалуйста!.. "Вежливый человек", - с удовольствием подумал я. |
