— Романтично! Я в детстве почему-то всегда мечтал спать на полу. Правда, ты уже не ребенок.

Он почти дословно повторил то, что сказал герой моей поэмы — дворник, спасший нам жизнь.

— Матрац принесут… Вообще в случае чего обращайтесь к моему заместителю по хозяйственной части. Фамилия его Делибов. К автору оперы «Лакме» отношения не имеет. У него даже слух скверный. Но вас он услышит! Я дал команду… Вот таким образом.

Он пригладил свою белую крупноволнистую шевелюру, запахнул шинель и, внимательно разглядывая фуражку, которую держал в руке, вновь обратился ко мне:

— Ты будешь учиться в классе, где училась моя дочь. Десятый класс в здешней школе один.

С понедельника я собрался продолжить свой последний учебный год.

А в воскресенье, около семи утра (я запомнил, что было около семи, потому что будильник возвестил с подоконника, что маме пора вставать: поликлиника, как и все объекты строительства, работала без выходных), к нашему флигелю опять подкатила «эмка», напоминавшая стародавнюю карету. Я узнал ее по голосу: мотор от возраста стал чересчур говорливым.

— Ивашов! — крикнул я.

Мама схватилась за гребень и стала с ожесточенной торопливостью расчесывать волосы. Поспешно надела свой синий пиджак, спрятала руки в карманы.

И стук раздался ивашовский: учитывавший свою неожиданность, тем более в раннюю пору.

— Входите! — необычным, чересчур игривым голосом пригласила мама.

На пороге стоял пожилой человек. Его застенчивость не гармонировала с грубостью ватника и растопыренной ушанкой, наползавшей почти на глаза. Он, как многие, робел в медицинском учреждении. Ивашов выбрал шофера согласно собственным представлениям о нормах общения между людьми.

— Входите, — с некоторой разочарованностью повторила мама.

— Наслежу вам… Иван Прокофьевич просил привезти…

Слово «просил», необычное для того времени и той обстановки, прозвучало так естественно, что я понял: Ивашов приказывал лишь в исключительных случаях.

— Я мигом… Я готова! — с несвойственной ей судорожной активностью воскликнула мама.

— Простите… — Шофер, извиняясь, развел руками, — Он Александра Гончарова просил привезти.

— Кого?! — переспросила мама.

— Гончарова. Это, он сказал, будет ваш сын.

— А зачем? — уже с тревогой поинтересовалась мама. То, что касалось меня, перебарывало в ней все другие чувства и настроения.

— Вы не бойтесь, — успокоил шофер. — Дело к нему есть какое-то. И тут еще… Чуть не забыл! — Он снял рукавицы, достал из кармана бумажку. И прочитал: — «Обязательно захватить стихи!» К семи двадцати просил привезти.

— Одного?

— Со стихами.

— Но без меня?

— Видать, так.

Помощница Ивашова Тамара Степановна смотрела на своего начальника с той же восторженной растерянностью, что и мама, хотя видела она его, вероятно, каждый день. И еще в ее взгляде, как и в мамином, было понимание того, что на Ивашова она может с восторгом только взирать. Так мне показалось.

— Наш разговор с Гончаровым продлится двадцать минут, — сказал Ивашов. — Соединяйте меня только по срочным вопросам. Остальное записывайте, пожалуйста.

— Понимаю, — ответила она. И исчезла за дверью, которая была обита шоколадного цвета материалом, похожим на кожу и разделенным золотистыми нитями на аккуратные ромбики.

Кабинет показался мне огромным, как зал.