Звали волчицу уйти от этого незнакомого волка. Они не признали его. Полукровка виновато крутнула хвостом, хоть и знала, что в том нет ее вины. Подойдя к белолобому, она лизнула его бок, когда-то порезанный человеком. Вожак подтолкнул подругу к реке. Позвал за собой. Но волчица внезапно отскочила от него. Оглянулась на подросшее, недоумевающее потомство, не понявшее, что этот волк — отец. Волчата ощетинились. Приготовились защищать мать.
Белолобый еще раз подтолкнул волчицу к реке. Рыкнув уже злее. Она отскочила в сторону. Отвернулась от него. Смотрела на волчат. Те подбежали к ней вприпрыжку, совсем по-собачьи. В них не было волчьей осторожности. Лишь крупные головы на неподвижных волчьих шеях, жесткая шерсть на загривках, желтые немигающие глаза, да сильные не по возрасту лапы отличали малышей от собак. У всех четверых на лбу жило отцовское белое пятно. Материнские «подмороженные» уши не торчали как у волков. Ее же крутящийся хвост унаследовали все четверо. В рычании их не было злобы стаи. В них не было волчьей осанки и достоинства. Все это заменила свирепая беззаботность своры, готовой драться не за себя — за человека. Белолобый понял, что волчатам живется легко. Иначе не лоснились бы бока, не бежали бы за волчицей вместо того, чтобы искать добычу. Как настоящие волчата — их ровесники в тундре. Волк знал: его малыши — потеряны для стаи. Привычные к легкому куску — не приживутся в тундре. Она для них совсем чужая. Эти не пойдут за отцом. Не оценят волчьей свободы. Рожденные в жилье человека, они стали собаками. Тундра им уже не нужна. Он подошел к волчице и снова толкнул ее в бок. Оскалив пасть, она отошла от него. И волк догадался, что навсегда потерял свою подругу. Ее подчинил себе человек. Она стала собакой и привыкла к человеку. Наверное, тот был к ней очень добр и хорошо кормил.
Белолобый, тихо сидя у воды, смотрел, как уходит от него волчица. Она оставалась с малышами, а он должен уйти, как все волки-отцы. У юных белолобых появилась иная жизнь: своя свора, никем не отнятый кусок и надежное логово, дарованное человеком.
— Кэрны! — вдруг донесся до слуха белолобого голос. Волк припал к песку. Из тумана вышел человек. Он сразу понял все. Гладя па полукровку, он грустно сказан: — Нашел, однако. Знать, шибко любил. Да только опоздал ты, паря. Щенков не ты, а я помог ей вырастить. Бабы, даже зверьи, такое помнят крепко. Не уйдет она к тебе. Не зови. Другую ищи. И детей своих не сманивай. Им иначе жить надо. У меня. Друзьями моими. А ты иди. Иди! Тебя не трону. Хороших ездовиков из твоих детей сделаю. За них тебя не обижу. Хоть и зверь, а все же ты отец им. Ну да еще наплодишь себе в утеху. Если приведется… А от этих — отступись. Злишься, что против тебя их ращу? Оно и верно: против стай. Всяк себя бережет как может. Вот и я твоими детьми с тобой враждовать буду. Большая тундра, да только и в ней нам с тобой не разойтись когда-нибудь… Так уж лучше уходи. Пока я добрый, однако.
Белолобый, не мигая, смотрел на человека. Его полукровка уже ушла вместе с волчатами, к своре. Волк медлил, хотя понимал, что ждать ему уже некого. Что человек в любой момент может сдернуть с плеча убивающий гром или позвать собак…
Волк ждал, когда человек уйдет или отвернется. Гордость не позволяла ему уйти первым. И человек словно понял его. Повернувшись, он медленно зашагал к угасающему костру. Белолобый тут же кинулся в воду. Торопливо плывя, он не видел, как человек обернулся и долго с грустью смотрел ему вслед.
Глава 3
Свора приняла полукровку. Ездовые собаки часто играли с сильными, проворными ее детьми, считали их щенками. Даже старый вожак упряжки не обижал волчат, когда те словно назойливые мухи лезли к нему, втягивая в возню. Случалось, что они больно тянули его за хвост и уши. Пес ворчал, но не отбивался. Иногда, если становилось невмоготу от боли, он уходил в укромное место, лишь для порядка потрепав малышей. |