— Молчал бы ты, ботало, — беззлобно одернул приятеля Филимон Веревкин. — Какой из тебя землепашец? Хлебом не корми — дай побродяжить.

— А ты ему рот не затыкай! — встал горой за Еремея Семен Косых. — Землепашец, не землепашец — истину говорит Ерёма!

Так уж устроен русский человек: гнут его в три погибели — терпит до последнего, молчит, но стоит чуть ослабить нажим — сразу появляются мелкие обиды, которые затмевают все добрые дела, сделанные для него. Вот и теперь не только отобранных детей, с которыми еще вчера не знали что делать, припомнили новокорявинцы власти, но и налоги, армейский призыв, невозможность продать плоды своего труда иначе как государственным заготконторам и местным предпринимателям. Все это ни в какое сравнение не шло с тем, что пришлось пережить до революции и при большевиках, но память людская коротка… Медленно закипающему котлу со взрывоопасной смесью не хватало только спички, чтобы воспламениться.

И спичка эта была поднесена.

— Граждане Новой России! — срывающимся юношеским тенорком выкрикнул какой-то парнишка, вскарабкавшийся на церковный забор. — Я обращаюсь к вам…

— Кем будешь-то, мил человек? — перебило его сразу несколько голосов. — Кто таков?

— Да я его знаю! — крикнул кто-то из задних рядов. — Сынок это инженера городского, гимназёр…

Толпа взорвалась многоголосицей мнений, среди которых выделалось два прямо противоположных: «Спустить сопляку штаны, да вожжами!» и «Дай послушать грамотного человека, пока в морду не заработал!». Но как бы то ни было, голос паренька, говорившего гладко и верно, мало-помалу перекрывал шум толпы и звенел над ней, как набат.

Когда соратники Пети прибыли на место стихийного митинга, их предводитель уже полностью владел ситуацией…

* * *

— Плохо дело, — Сергей Львович оторвался от полевого бинокля и передал прибор генерал-губернатору. — Похоже, что без кровопролития не обойдется.

— Не говорите ерунды, — возразил Владимир Леонидович, глядя на приближающуюся толпу, пока еще, отсюда, с большого расстояния, совсем не страшную. — Я считаю, что смогу убедить этих запутавшихся людей разойтись по домам. Да, — повысил он голос, хотя никто с ним не думал спорить. — Не бунтовщиков, а именно запутавшихся заблуждающихся людей.

Он вернул бинокль и обратился к стоящему рядом священнику:

— Вы мне поможете, отец Иннокентий?

Тот промолчал, неотрывно глядя вдаль.

Перед «Кремлем» была построена половина гарнизона Новой России — пехотный батальон с полной выкладкой. Фельдфебели сновали среди шеренг угрюмых солдат, раздавая патронные пачки. Манской хотел вывести на площадь и артиллерию — армия располагала двумя батареями трехдюймовок, но генерал-губернатор категорически запретил это, с огромным трудом согласившись лишь на размещение на верхнем этаже здания двух пулеметных расчетов. Зато все три броневика, изредка ворочая башенками, перегораживали улицы, ведущие к складам, больнице и прочим важным объектам, охраняемым другой половиной гарнизона и казачьими сотнями. Как надеялся Еланцев, демонстрация силы должна была подействовать на горячие головы почище ушата ледяной воды.

«Пошумят и разойдутся, — уговаривал себя Владимир Леонидович, из головы которого все не шел покрытый шрамами бессмертный мальчик. — Мужики в массе своей незлобливы и отходчивы. Мы постараемся все объяснить…»

И сам не знал, как объяснить малообразованным людям то, что казалось неподвластным не только его рациональному уму военного, но и гибкому интеллекту ученых людей, презирающих всякую мистику и небывальщину.