Перед отъездом Наила написала мне письмо и оставила его в шкафу, засунув между рамой и холстом «Забытого окна».

Жак! В нынешнем своем положении ты, вероятно, уже знаешь, что, кроме тебя, у меня был другой мужчина. Мне это было нужно, чтобы не попрекать тебя твоей женой. И я этому рада теперь, когда познакомилась с ней. Честно говоря, я не очень понимаю, зачем я тебе понадобилась. Фабьена куда красивее меня. Когда мы с ней разговаривали, мне казалось, что твоя любовница не я, а она. А уж на твоей картине я и вовсе уродина. Но мне было с тобой хорошо. И ты не сразу со мной расстанешься. Я всегда доверяла тебе. И доверяю. Вот это я хотела тебе сказать.

У тайванцев есть очень неглупая традиция. На похороны семья усопшего приглашает стриптизершу. Она идет на кладбище в толпе провожающих и по дороге раздевается. Так она помогает покойному освободиться, вырваться из пут, в которых держат его скорбящие родственники, и он легко воспаряет на небо в приятном возбуждении. Правда, здорово? Так вот, имей в виду: сегодня днем, в три часа, когда тебя начнут отпевать, я буду в аэропорту, найду там укромное местечко и устрою для тебя стриптиз. Захочешь — приходи. Если же тебе что-то помешает, знай — на Маврикии я одна, и каждый раз, когда буду раздеваться, это для тебя.

Я очень тронут таким предложением, тем более что благодаря Одили успел убедиться — этот трюк действует. Само письмо, в котором сконцентрирован мысленный импульс идеального турагента — Наилы, уже послужило мне неоценимым подспорьем, сделав меня совершенно безучастным к приближавшемуся событию. Я горел желанием тут же ответить, похороны же воспринимал как какую-то рутинную процедуру.

— Бедный сиротка, — вздыхает Жанна-Мари, ероша волосы моего сына. — Жизнь, она такая, малыш.

— У него осталась мама, — всхлипывает Мари-Па. Люсьен сжимает зубы и поправляет расческой пробор. К стоянке подкатывает отцовский «форд» в свадебном убранстве. Кондитерша, возмущенная до глубины души, уводит свою свиту в часовню. Фабьена прячет улыбку в траурную вуаль. Ей самой странно, до чего приятно оказалось шокировать тех самых добропорядочных обывателей, в чей круг она так упорно старалась войти. Удовольствие непослушного ребенка, ломающего игрушку… уж не от меня ли она заразилась. Она дожидается отца на ступенях, кивком выражает полное одобрение белому тюлю и переступает порог, опираясь на его руку. Люсьен идти за руку отказался, пропустил их на несколько шагов и вошел следом, похожий в своем черном костюме на маленького банкира, сцепив пальцы, опустив голову, полный сознания своей важности, но машинально старающийся не наступать на швы между каменными плитами.

Кладбище вокруг часовни состоит из старинных, по большей части заброшенных могил. В прежние времена почтенные граждане нашего города считали за честь быть похороненными тут, под сенью замка королевы Виктории, сожженного солдатами вермахта. Ныне они приезжают в супермаркет напротив запасаться провизией.

Я задерживаюсь еще на минутку посмотреть на фамильный обелиск Лормо, высокое остроконечное, похожее на душевую кабину сооружение из черного мрамора. Вокруг решетка, запертая на три висячих замка, — не убежишь! Слева могильщики долбят мерзлую землю и проклинают меня на чем свет стоит.

Пришедшие на церемонию спешно подтягиваются по гравийной дорожке, скользя на попадающихся под ноги корочках льда. Часовня быстро — тем более что на улице пошел дождь — наполняется людьми. Грустно смотреть, как все тут обветшало. На деревянных панелях — белые пятна плесени, витражи потрескались, пол усеян осколками черепицы, холод внутри хуже, чем на улице, но священник прежний — тот же, который меня крестил, причащал и венчал.