— Вон там обувной магазин, — указал старый писатель на яркую нарядную витрину. — Этот дорогой магазин называется «Кирия». Кёко заказала здесь танцевальные туфли, сегодня вечером они будут готовы. Кёко подойдет за ними к семи часам. Я хочу, чтобы ты прогуливался здесь, рассматривая мужскую обувь. Кёко весьма пунктуальная дама. Когда она войдет, изобрази удивление, скажи просто: «О?!» А после пригласи ее на чашечку чаю. О дальнейшем она позаботится сама.

— А вы, сэнсэй?

— Я буду пить чай вон в том маленьком ресторанчике.

Юити сбило с толку предвзятое отношение Сюнсукэ к его юности. Он отнес это на счет бедности в годы молодости. Это предубеждение запало в голову Юити, и он уже не мог не думать о подлом уродстве юности, которое оживит щеки старого писателя, когда тот будет околачиваться в районе обувного магазина в ожидании Кёко в назначенное время. Однако больше, чем мысли о себе, мысли о других его не занимали. Кроме того, привычка любоваться собой в любых обстоятельствах уже сделала Юити своим рабом из-за его ненормально близких отношений с зеркалом.

Глава десятая

НЕЧАЯННАЯ ЛОЖЬ И НЕЧАЯННАЯ ПРАВДА

В этот день Кёко Ходака не могла думать ни о чем, кроме танцевальных туфель цвета шартрез. Ничего важней туфель в этом мире для нее не было. Кто бы ни взглянул на Кёко, посчитал бы, что на этой женщине печать фатума. Подобно бедолаге, который бросается очертя голову в воды соленого озера, а потом вдруг спасается вопреки своей воле, оказавшись на плаву как буй, Кёко никогда не заносило на дно ее волнений. И хотя эта легкость проистекала из душевного равновесия, ее легкомысленная веселость казалась кем-то навязанной извне, принудительной.

Были времена, когда ее часто видели возбужденной; однако люди всегда усматривали за ее спиной хладнокровную руку мужа, разжигавшего фальшивые страсти. Откровенно говоря, Кёко была под стать хорошо воспитанной собаке, сообразительность которой не превышала силы приобретенных привычек. Эти впечатления говорили в пользу ее природной красоты — красоты растения, взращенного трудолюбивыми руками.

Полное отсутствие чистосердечия у Кёко утомляло ее мужа. Чтобы разжечь страсть в своей жене, он прибегал к различным уловкам любовной техники; а чтобы сделать ее серьезной, прикидывался волокитой безо всякого на то повода. Кёко частенько плакала. Слезы ее, однако, текли ручьями. Если она начинала рассказывать что-то серьезное, то хихикала, как от щекотки. Притом что ей чертовски не хватало остроумия и юмора, которые возместили бы ее женские недостатки.

Если утром в постели ей в голову приходило с десяток замечательных идей, дай бог, чтобы к вечеру она вспомнила хотя бы парочку из них. Ее план сменить картину в гостиной будет отсрочен дней на десять. Несколько застрявших в ее голове затей будут дожидаться своей участи, пока они не станут ей докучать.

Иногда двойные складки век ее каким-то образом утраивались, и супруг пугался этого жуткого зрелища. Кёко пребывала в неведении об этом.

В этот день Кёко делала покупки в ближайших от дома магазинах со своей бывшей служанкой, а после полудня принимала двух кузин своего мужа. Кузины играли на пианино, Кёко просто сидела и не слушала. Когда они закончили играть, Кёко захлопала в ладоши и осыпала сестер высокопарными комплиментами. После этого они болтали о кондитерских на Гиндзе, где европейские сласти вкусней и дешевле; о том, что наручные часы, купленные одной из них за доллары, продаются в универсальном магазине на Гиндзе втридорога; зашла речь о демисезонных тканях, потом заговорили о популярных романах; развели дискуссию о том, что эти романы хотя и дешевле европейских тканей, однако их не оденешь на себя и не выйдешь прогуляться.