Близился вечер. На тропе, утоптанной подкованными копытами ослов, никого. На ослах доставляли воду, съестные припасы и все прочее, что могло понадобиться братству, так что его мастерам не было нужды покидать свое село и они могли спокойно работать «вдали от глаз и ушей».

Жар любил пустыню. Ему нравилась ее безжалостная мощь, и он чувствовал, как ее душа колеблется в такт с его душою. Он мог целыми днями без устали шагать по пустыне, и каждое прикосновение босых ступней к горячему песку было ему только в радость.

На этот раз, однако, зайти далеко ему не удалось. Помешало самое первое укрепление на подходах к Месту Истины. Жар понимал, что где-то тут за дорогой следят, не смыкая глаз, дозорные, и попробовал свернуть вправо. Но наткнулся на стражей там, где не рассчитывал. Засекли все-таки.

— Стой!

Юноша застыл как вкопанный.

Тот из лучников, что выглядел чуть старше, нубиец, подошел к Жару. Второй остался стоять поодаль, натянул лук и направил его на путника.

— Ты кто?

— Зовусь я Жаром и хочу постучаться во врата Места Истины.

— А пропуск у тебя где?

— Нету.

— За тебя кто-то поручился?

— Никто.

— Ты что, насмехаться надо мной вздумал, малый?

— Я — рисовальщик и хочу работать в Месте Истины.

— Здесь прохода нет, места — запретные, понимать должен.

— Хочу обратиться к какому-нибудь мастеру. К ремесленнику. Пусть испытает, на что я способен.

— А у меня приказ. Если ты немедленно не уберешься с глаз долой, я тебя задержу. За сопротивление царской страже.

— Но я же не хочу ничего дурного… Позвольте мне… Пусть бы меня испытали…

— Убирайся отсюда!

Жар обвел глазами ближние пригорки.

— И не вздумай искать лазейку. Там-то уж точно не пройдешь. Пристрелят тебя.

Жар молниеносно представил себе картинку: вот он валит стража ударом с правой и тут же падает на землю, уворачиваясь от стрелы и не оставляя второму воину времени натянуть лук по новой. А потом пробиваться к воротам. Но сколько еще лучников придется убрать, прежде чем он доберется до входа в селение?

Злясь, он пошел по той же дороге назад.

Дойдя до места, где лучники уже не могли его видеть, он нашел камень и уселся на него. Кто-то же когда-то появится на этой тропе. И, глядишь, станет понятно, как все-таки добраться до этой деревни.

Мать Жара все глаза выплакала, рыдая часами, как. Ни старались дочери ее утешить. Отец же думал о том, что придется нанимать батраков, и не менее чем троих, чтобы заменить юного исполина. Разъяренный отец никак не унимался: злость на неблагодарного сына не проходила, поэтому он отправился к писцу, чтобы продиктовать распоряжение о наследстве. Объявив свое решение неумолимым и окончательным, селянин заявил, что, согласно закону, он лишает своего сына Жара всяких прав на наследство и передает эти права супруге своей, каковая будет вправе распорядиться унаследованным имуществом по своему усмотрению. Буде же супруга его умрет прежде его самого, то имущество, разделенное на равные части, унаследуют три его дочери.

Но и переписав завещание, земледелец не успокоился — уж очень крепко обидел его сыночек. Унизил. Посмеялся. Над отцом родным посмеялся. Но раз уж Жар рехнулся, надо его образумить. А лучше всего привести его в чувство может только власть, бесспорная и неоспоримая. Царская.

Вот почему отец бунтаря пошел затем к распорядителю общественных работ, придирчивому и недоброму на язык писцу, который день ото дня становился все сварливее.