Он почти физически ощутил, как они внезапно заколебались. В сознании этих людей происходила борьба между твердой уверенностью в безнравственности знатных мужчин и не менее твердой верой в непостоянство и причуды знатных женщин. Последнее, вместе с его способностью побить противника, почти вдвое превосходившего его по размерам, казалось, побеждало, хотя он не собирался задерживаться здесь дольше, чтобы убедиться наверняка.

Чтобы закрепить победу, граф повернулся к бывшему противнику:

– Можете оставить себе деньги, которые дала вам моя жена. Вы их заслужили.

Он был уверен, что его вид подтверждает его слова, напоминая верзиле, что граф не тот человек, с которым можно шутить. Верзила побледнел и пробормотал:

– Вам следует держать ее в крепкой узде, господин. Джордан повернулся к хозяину гостиницы:

– Благодарю за ваше гостеприимство, но боюсь, нам нужно отправиться в путь прежде, чем моей жене придет в голову еще какая нибудь блажь.

– Да, милорд, я понимаю.

Джордан взялся за ручку дверцы, но хозяин гостиницы закричал:

– Подождите!

Граф застыл, опасаясь смотреть на недоброжелательные лица столпившихся во дворе людей. Повернувшись к хозяину гостиницы, он смерил его самым надменным взглядом, на который оказался способен.

– Вам с женой понадобится ваш завтрак, – невнятно пробормотал хозяин. Он подал знак служанке, и та скрылась в гостинице, затем поспешила назад с большой корзиной, накрытой льняным полотенцем. – Я взял на себя смелость приготовить вам это.

– Благодарю вас. – По крайней мере хоть один человек понимает, с какой стороны его бутерброд намазан маслом. На этот раз Джордан искренне улыбнулся хозяину. – Возможно, это смягчит гнев моей жены, слишком долго лишавшей меня своих милостей.

Под общий смех он отворил дверцу кареты и поднялся внутрь.

Эмили сидела как каменная, глядя прямо перед собой. Поставив корзину, Джордан без сил опустился на сиденье рядом с ней и приказал Уоткинзу трогать.

Когда они с грохотом покидали двор гостиницы, граф изо всех сил старался успокоиться. Ему хотелось придушить девушку, и он опасался, что если хоть раз взглянет на нее, то непременно сделает это. Но в глубине души он не мог винить ее. В конце концов, он действительно похитил ее, даже если для ее же блага.

– Я говорила правду, – с горечью сказала она, – но они поверили не мне. Вам пришлось всего лишь наплести несколько правдоподобных басен, и они с радостью позволили увезти меня.

В голосе ее звучала такая боль, что он невольно испытал чувство вины. Это привело его в ярость.

– Ты и впрямь ожидала, что они станут рисковать своим благосостоянием ради тебя? Несмотря на всех этих стихотворцев, разглагольствующих о жестокости аристократов, низшие классы ничем не отличаются от нас с тобой. Выживание – их первейшая задача. Идеалы, подобные благородству и великодушию, отодвигаются далеко на второе место.

– Какой вы циник!

Она произнесла это без всякой злобы, просто как наблюдение, но это ранило его до глубины души. Он был вовсе не циником, а лишь реалистом. Циник ко всему относится с предубеждением, тогда как реалист смотрит на мир здраво и разумно. Неужели она этого не понимает?

– Скажи мне что нибудь, Эмили, – сказал он, не в силах молчать. – Почему ты так настроена против нашей женитьбы, что готова объявить меня похитителем, лишь бы избежать ее? Неужели идея стать моей женой для тебя настолько отвратительна?

Она искоса взглянула на него, затем вздохнула.

– Конечно же, я вовсе не нахожу отвратительной идею выйти за вас замуж. При других обстоятельствах…

– При каких?

Девушка опустила взгляд на свои руки.

– При тех, при которых большинство людей вступают в брак.