— Вообще-то баскетбольный матч.

Технически это правда. Большая часть из сказанного ей правда. Я просто опустила несколько важных деталей. Например, свое участие в жуткой работе мстителя. И женщину, с которой, может быть, спит мой отец.

Я даю маме версию жизни ее дочки из ежегодника. Я сижу в просвечивающей блузке и милых ботинках, притворяясь, что самое величайшее событие в моем мире это чудо пятничной баскетбольной игры вместе с Ником Паттерсоном.

Я отвожу взгляд от зеркала. Я больше ни секунды не могу смотреть на саму себя. А вот она стоит у моего плеча. Мама. Ее улыбка – та, которая говорит мне, как я могу выглядеть через двадцать пять лет, – сияет, обращенная ко мне.

— Мне не стоит говорить, какая ты сейчас хорошенькая.

— Сейчас же не выпускной, — пытаюсь отвечать я легким тоном, который не слишком мне удается.

— Позволь мне расчувствоваться. Ты никогда мне этого не позволяешь. — Она прикасается к моему лицу и улыбается мне в зеркале.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но могу думать лишь о руке моего папы в окне той машины. Или о лице незнакомки. Наконец, мне удается приклеить улыбку. Но недостаточно быстро. Темные мамины глаза меняются. Она хмурится и наклоняется вперед с обеспокоенным выражением лица.

— Пайпер?

— Я в порядке. Извини, я замечталась.

— Чересчур замечталась. Ты начинаешь меня беспокоить.

Она опять прижимает тыльную сторону ладони к моему лбу и щекам, и я вспоминаю, как в детстве у меня был круп. Она сидела со мной всю ночь в ванной, лилась горячая вода из душа, пока в ванной не повис пар. Она не жаловалась. Она просто укачивала меня, говоря, что все будет хорошо.

— Не больна. — Я едва выговаривала слова, они путались на языке.

— Посмотри на меня, милая, — говорит она, и я поворачиваю к ней лицо. Та же удобная прическа. Теплые глаза. Те же руки, которые приносили мне открытку из каждого путешествия. — Ты хочешь со мной о чем-то поговорить?

Я не могу смотреть, как это с ней происходит. Я не смогу смотреть, как она рассматривает фотографию. И я не  могу смотреть на нее. Я парализована от всего этого.

Мама, разумеется, все неправильно понимает.

— Эй, если ты не хочешь этого делать, ты можешь позвонить ему, и все закончится. Не важно, что нам  нравится этот мальчик...

— Нет, дело не в Нике. Ник отличный. Лучше, чем отличный.

— Но что-то происходит.

Факт, что я это не отрицаю, уже стал ответом.

— Расскажешь мне? — Спрашивает она осторожно. Я вижу, как она отчаянно хочет все узнать, хочет помочь.

Я позволяю ей притянуть и обнять меня, потом я тянусь к столику и беру белый конверт. Тот, в который я положила фотографию. Я протягиваю его, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

— Я должна дать тебе это. Это фотография.

— Как наши открытки?

Слова режут жестко и глубоко. Я качаю головой и говорю твердым голосом.

— Нет. Не такая. Тебе будет тяжело смотреть на нее.

Ее щеки бледнеют, линии вокруг глаз становятся глубже, когда она хмурится.

— Пайпер? Ты меня пугаешь.

— Дело не во мне. Со мной все будет в порядке. Я обещаю. Я скоро объясню, что со мной происходит, но это... — Я замолкаю, заглушаемая уродством этой правды. Мой тон тихий и сухой. — Дело в папе.

Ее лицо застывает, словно на моментальном снимке, глаза чуть сузились, рот приоткрыт. Это похоже на ужасную смесь шока и отрицания. Какая-то часть ее уже подозревает, что скрывается в конверте. Она знает. Может быть, не все, не все детали, но вполне достаточно.

Все вещи, которые удерживали меня целостной, взорвались одновременно.