— Да.

— Но разве не правда, что факт отсутствия дров на картине не означает, что они там были?

Казавант недоуменно моргнул:

— Не могли бы вы повторить вопрос?

— Если бы дрова присутствовали на картине, то вы, на основании знакомства с привычками Фанни Эдамс, заявили бы, что они были в пристройке. По вашим словам, она изображала только то, что видела.

— Это верно. Если бы дрова присутствовали на картине, я бы мог утверждать, что они и в действительности находились в пристройке.

— Но на картине их нет! — торжествующе воскликнул Эдамс. — Это неоспоримый факт! В таком случае не является ли более вероятным, что их на самом деле не было в пристройке? И что если их там не было, то обвиняемый лгал?

— Это софистика! — вскричал Энди Уэбстер. — Вместо перекрестного допроса обвинитель ходит кругами!

Казавант беспомощно посмотрел на судью Шинна.

— Могу лишь повторить, джентльмены, что эта картина завершена.

Судья посмотрел на Энди Уэбстера, а Энди Уэбстер — на судью, после чего оба посмотрели на присяжных. Их лица напоминали побеленную стену без единого пятнышка, свидетельствовавшего о понимании.

— Вы закончили с этим свидетелем, джентльмены? — спросил судья Шинн.

— Да, ваша честь, — ответил Феррис Эдамс. — И что касается обвинения, мы вообще закончили…

— Одну минуту!

Все в комнате обернулись. Это произнес присяжный номер двенадцать с последнего места во втором ряду. Он что-то быстро писал на конверте.

— В чем дело, мистер Шинн? — Судья склонился вперед.

Джонни сложил конверт вдвое.

— Не возражаете передать это его чести, констебль?

Берни Хэкетт взял сложенный конверт и передал его судье Шинну.

Судья развернул его.

На конверте было написано следующее: «Эврика! Объявляйте перерыв. Думаю, я кое-что обнаружил».

Глава 5

Джонни был возбужден. Это походило на внезапный джек-пот в игровом автомате после долгих неудач. Вы не в силах этому поверить, но это произошло в действительности.

Было и еще кое-что — маленькая надежда, извивающаяся как новорожденный младенец. В это тоже было трудно поверить, но она действительно существовала.

Но что, в конце концов, это означало? Только то, что некто, висящий в преддверии ада, безликий и нелюбимый, мог быть возвращен к жалкому подобию жизни. Несмотря на слова судьи об «одном человеке», насколько это важно? Ведь некто опять должен будет смотреть в лицо безжалостному миру. Перерезать веревку означает всего лишь отложить казнь.

И тем не менее Джонни радовало то, что его может возбуждать хоть что-то хорошее. Судья назвал бы это прогрессом — первым шагом к чудесному исцелению от неизлечимого недуга.

«Я снова иду по той же дорожке, — усмехнулся про себя Джонни. — Людям всегда свойственно надеяться на лучшее. Ну, это доказывает, что я все еще принадлежу к роду человеческому».

Он отвел судью Шинна, Эндрю Уэбстера, Эдамса, Казаванта и Пига в студию тетушки Эдамс с мольбертом и картиной и велел Пигу прислониться широкой спиной к двери. Они переводили взгляд с Джонни на вещественное доказательство «Д». Из зала суда доносился шум голосов.

— В чем дело, Джонни? — осведомился судья.

— В том, что с картиной все не так, — ответил Джонни.

Все озадаченно посмотрели на мольберт.

— Уверяю вас, мистер Шинн, что вы ошибаетесь, — сказал Роджер Казавант.