|
А ребятишки все росли. Толька пошел на десятом месяце. Ровно бы торопился малый встать на ноги, чтобы руки Ларке развязать, которая осенью стала учиться во втором классе. Последний раз видел я Медвидевых ранней зимою -- приезжал подергать рыбешки на озере по перволедью. Толька, Вовка и Ларка валялись в кори. Всю ночь они кричали и бредили. В избе жарко, душно, пахло угаром, поросенком и помоями. Поросенок за печкой жил и тоже маялся от жары да брыкался так, будто и он корью болел. Толька бился в деревянной качалке, по щелям прошитой дратвою опившихся клопов. Зинка, усталая от работы, с полночи к ребятам не поднималась. Сама Медвидиха ушла в дальнюю комнату и на крики не отзывалась. Свекор Медвидев лежал в больнице -- у него моча не отходила. Стоит, бывало, на улице изогнувшись Медвидев-свекор, ветер рукав его пустой полощет, а он высказывается: -- Раньше трехметровый сугроб прожигал, расписывался -- фамиль, имя, отчество полностью, год и день рождения обозначу. А ноне -- кап-кап за голяшку. На мыло тебя, Медвидев, на мы-ло!.. На Покров нажрался Медвидев-свекор браги -- и моча у него вовсе остановилась, в больницу его довезли едва живого. Дом ветром шатает. По окнам шуршит. Застоялая, густая духота в доме. Здоровому дышать тяжело. Я встал, приблизился к Толькиной качалке и при свете засиженной мухами лампешки увидел Толькины глаза. Они горели так ярко, что, казалось, вот-вот войдут в последний накал и лопнут. -- Что, малыш? Тяжело тебе? -- наклонился я над разметав- шимся, красным от сыпи Толькой. Он замолк и со взрослым страданием глядел на меня. -- Дя-дя, -- сказал чуть слышно Толька и неуверенно протянул ко мне руки. Я вынул малыша из кроватки, стряхнул с его рубашонки клопов, начал ходить с ним по избе. Толька обхватил мою шею, прерывисто, со свистом дышал мне в щеку. Телишко его, испеченное горячей болезнью, успокаивалось возле моего тела. -- Дядя, -- совсем уж доверчиво выдохнул ребенок и обмяк, уснул. Я бросил на пол свой полушубок, принес подушку, осторожно опустил Тольку на эту постель. На полу было прохладней, тянуло снегом от окна. Поросенок проклятый все хрюкал и взвизгивал. Я вынул табуретку, загораживавшую поросенка в запечье. Он деловито застучал копытцами по полу, подсеменил к Тольке, бухнулся рядом с ним. Толька обнял поросенка за голову, и тот умиротворенно засопел. Поднял я и Вовку, поддерживая, как пьяного, сводил к ведру, и он, не просыпаясь, справил малую нужду. |
