|
– Сиводня мы опять хадили к дяде влацу. Сиводня дядя влац узе не клицал на маму. Дядя влац токо сказал, сто опять ницево не полуцаетця. И токда моя мама стала плакать. И исё она миня взяла на луцки и стала целавать как токда, кокда я был сафсем маленьким. И патом, кокда мы сли дамой, она всё влемя плакала и плизимала миня к сибе. А я ее спласил: мамацка, пацему ты плацесь? Дядя влац тебя абидел, да? Но она токо кацала галавой и ницево не гавалила. Вот… А исё кокда мы узе плисли дамой, мама сказала, сто мы больсе не пайдём к дяде влацу. Я сплясил – пацему, и мама сказала, сто никакие влаци нам больсе не нузны. Я заклицал "Уля!" и стал обнимать маму и целавать, патамуста мне тозе надаела хадить каздый день к вляцу, токо мама пацему-то опять заплакала… А кокда дамой плисол папа, мама ему тозе сказала пла влаца, а кокда папа спласил, пацему нам не надо больсе хадить к влацу, мама сказала, сто патом она ему фсё абъяснит. Папа слазу пелестал кусать и стал сматлеть на меня и сматлел долга-долга, а после узина они с мамой усли в сваю комнату и о цём-то долга лазгаваливали, и я слысал, сто мама опять плацет, а папа ее успакаивает. Я хател зайти к ним в комнату, но они меня туда не пустили. А патом я услысал челес двель, как папа гавалит: "Мозет, не надо была всё это затевать? Сансов оцень мала". И токда мама стала вдлук клицать на нево, а я гломко заплакал, стобы они пелестали солиться и высли ис комнаты… Вот… А патом мы с папой весь вецел иглали в лазные иглы. И в лато, и в масинки, и в загатки… И я был оцень лат, сто папа со мной иглает, патаму сто в длугие дни у нево не бывает влемени, стобы со мной иглать. А аднаму мне иглать не интелесно… Вот…"
"Запись номер сорок два от двадцать седьмого июля две тысячи двадцать четвертого года, двенадцать часов тридцать семь минут. – Сиводня, кокда мы с мамой пасли гулять па магазинам, то встлетили тётю Лаю. Эта наса сасетка. Я иё не люблю, патамуста она всекда плистаёт ка мне с лазными глупыми ваплосами. Особена кокда я адин. Но сицас я был с мамой, и тётя Лая задавала всякие ваплосы маме. А патом она сказаля, сто я оцень бледненький и сто зля мама надееця, сто мозно абмануть плилоду. Токда мама ласселдилась и стала клицать, сто это не иё сабацье деля и сто луцце пусть тетя Лая следит за сваими косками. Но тетя Лая не обиделась. Она токо погладила меня по галофке и дала мне сакаладную канфетку. И исё она сказала, сто я бедный лебёнок… Но мама не дала мне скусать канфету тети Лаи. Она взяла иё у меня и блосила в мусолопловот. И мы стали спускаца по лесенке дальсе… Кокда мы высли на улицу, я спласил маму, пацему я бедный. Патамуста у меня нет денезек, сто ли? Но вить у всех детисек не бывает денек, патамуста деньги токо есть у таво, кто лаботает. А я исё маленький, стобы лаботать… И исё я спласил, пацему мама назвала тетю Лаю сабакой. Лазве мозно целавека называть сабакой? Но мама токо засмиялась и сказала, сто инокда мозно. Если целавек плахой. Патом я иглал на децкой пласятке, и ко мне снова плистал Миска Зотоф. И он апять называл миня клоуном. А я ево токда назвал сабакой, патамуста он плахой мальцик. А Миска меня удалил лапаткой по спине, и я ево схватил и повалил на писок… А патом мама Лена нас лазняла, стобы мы не длались…"
"Запись номер шестьдесят шесть от восьмого августа две тысячи двадцать четвертого года, семнадцать часов ровно. – Сиводня мама опять куда-то усла и оставила миня дома адново. Я спласил, куда она идет, а она сказала, сто па делам. Я не хател оставацця дома, патамуста баюсь быть адин. Кокда сидись дома адин, то казеця, сто в квалтиле исё кто-та есть. Патамуста в длугих комнатах инокда склипит пол. Паэтаму я плакал, пака мама сабилалась ухадить. |
