|
Мы рассаживались в кружок и принимались слушать – тут надо было только соглашаться, только быть почтительными учениками. Человек он был довольно крутой и самый отвлеченный вопрос мог задать так, что в нем слышалась чуть ли не угроза. Общий разговор никогда не завязывался. Однажды посреди одного из своих самых причудливых монологов он вдруг уставился на меня: «А что вы, мистер Уайльд, можете рассказать нам о домашней утвари?» Я, как умел, описал кухонные принадлежности, какими издавна пользуются в графстве Голуэй, – попав в затруднительное положение, я всегда говорю первое, что приходит в голову, рассчитывая на очарование непосредственности, – и Рёскин, похоже, остался доволен. «Кельты, – сказал он, – защищают свою землю красотой». Фраза показалась мне замечательной, и я, вероятно, потом не раз ею воспользовался.
В Оксфорде Рёскина можно было видеть постоянно: в неизменном синем сюртуке и синем галстуке он прогуливался даже в самую сомнительную погоду, и, когда встречные его узнавали, он, хоть и хмурился, бывал польщен. Ему была свойственна некая театральность, отчего и во мне взыграла сценическая жилка. Иногда он разрешал мне пройтись вместе с ним и говорил о готике; если его можно сравнить с Ирвингом , то меня – с миссис Сиддонс . Я должен прерваться: Аньес позвала меня к телефону. Ее так пугает этот аппарат, что, если судить по ее тону, меня ждет по меньшей мере эшафот. – Oui, Monsieur Melmoth qui parle . А, это ты, мой милый. – Я сразу понял, что источник жуткого шипения – не телефонная линия, а всего-навсего Чарльз Риккетс , который, заслышав мой голое, почему-то сразу принимается хихикать. – Ну, Чарльз, я жду. – Ты слышишь меня, Оскар? – Разумеется, слышу. – Терпеть не могу телефонов. Они годятся только для самых сокровенных разговоров. – Оскар, я устраиваю вечеринку. – Oui . – Только для тех, кого я любил. – Тебе Альберт-холл придется арендовать для такой оравы. – Перестань, Оскар, ты невыносим. – Mais oui . – Снова хихиканье. – Послушай, я подумал насчет верхней комнаты в кафе «Жюльен». Тебе ведь там нравится, правда? – Безумно нравится. На мне будет тиара, deuxieme classe . – Такты придешь, Оскар? Все до смерти хотят с тобой повидаться. – И я хочу до смерти. – Значит, решено. А как вообще твои дела, милый мой Оскар? – Великолепно, радость моя, спасибо. Пытаюсь запечатлеть на бумаге свои юношеские восторги. – Так приводи с собой своего юношу. – Очень мило с твоей стороны, Чарльз. Он обожает хорошую компанию. – И еще, Оскар… – Что? – Береги себя. – А bientфt , мой хороший.
Встретившись с ним в первый раз, я почувствовал, что мое присутствие причиняет ему физическое беспокойство, – я знаю, что могу так действовать на людей, иные от меня буквально шарахаются. Я как-то сказал Реджи Тернеру, что у меня фигура Нерона; злоязычный Реджи ответил: «Нерон, да весь из сала». Так вот, Пейтер все старался соблюдать необходимое расстояние, чтобы я на него не опрокинулся. Мы и потом часто виделись, и всегда нашим беседам сопутствовала странная нервозность. Однажды, когда мы обсуждали платоновский «Пир», в самый торжественный миг я нечаянно дотронулся до его руки, и он отдернул ее, как ошпаренный. Оба мы пережили тогда крайнюю неловкость. Когда он говорил, он все время вертел в руках черепаховый нож для разрезания бумаги, то поглаживая им усы, то аккуратно кладя его на стол. |
