Изменить размер шрифта - +

– Все, я пишу Эвану! Ты не против? А остальное мы позже обсудим.

Я внимательно смотрел, как Попрыгунья пишет на экране телефона какие-то магические заклинания. Правда, отдельные буквы были мне незнакомы, поскольку эта письменность базировалась на новом римском алфавите, но я ведь мог читать ее мысли, так что и перевести написанную фразу мне особого труда не составило:

Встретимся у тебя.

НУЖНО ПОГОВОРИТЬ. Дж.

– А как насчет твоих ЭКЗАМЕНОВ? – спросил я.

– В школу мне так рано не нужно, экзамен по английской литературе только в полдень, – ответила Попрыгунья, натягивая какие-то странные носки до колен, сплошь покрытые изображениями котят. Я вспомнил ее ночную рубашку с невероятным количеством пингвинов и решил, что она, должно быть, очень любит животных, а Попрыгунья продолжала: – В общем, почти до двенадцати я свободна, так что прямо сейчас мы пойдем к Эвану и все обсудим. А потом, кем бы ты, черт побери, ни был, тебе все же придется убраться из моих мозгов!

 

Глава девятая

 

К дому Эвана мы пробирались по лабиринту бесконечных улиц и переулков, и все это Попрыгунья именовала просто нашей Деревней. Деревня называлась Молбри – с тем же звуком «о», что и в слове «строберри». Насколько я понял, Попрыгунья жила там с рождения. Я всего менее суток делил с ней одно мысленное пространство, но уже научился неплохо разбираться в том, что составляло ее сущность, и знания об этом разрастались с удивительной скоростью: употребляемые ею идиомы больше не казались мне странными и чужими, а ее тело я уже знал практически как свое собственное. К тому же, пока мы шли через эту Деревню, у Попрыгуньи на каждом шагу возникали разные воспоминания – их вызывали и потрескавшиеся каменные плиты тротуара, и парк, где была детская площадка с потемневшими от старости лесенками, перекладинами для лазания и качелями; она особенно любила качаться на качелях, когда сзади ее подталкивал отец – все сильней, сильней, и она взлетала все выше и выше, и оба они весело смеялись…

«Немедленно прекрати!» – вдруг возмущенно одернула она меня.

– Что? Что я такого сделал?

«Ты снова роешься в моих воспоминаниях! Все это абсолютно личные вещи. Оставь их в покое».

Я мысленно пожал плечами.

– Ладно, если ты так хочешь… – И я предложил ее воображению следующую картинку: я сижу, выпрямившись как штырь, на диване, подушки которого покрыты прозрачной пленкой, и какая-то женщина с волосами, словно вырезанными из одного куска светлого плавника, подает мне бокал с неким напитком и, гневно на меня посматривая, говорит: «Сиди, пожалуйста, тихо и не вздумай разлить сок. И боже тебя упаси что-нибудь трогать или брать в руки…»

– Это же моя тетя Кора! – удивилась Попрыгунья. – Откуда ты только о ней узнал? Мне ведь всего шесть лет было, когда она в Австралию уехала. Я все эти годы о ней даже и не вспоминала.

Я осторожно заметил, что раз уж у нас теперь общее ментальное пространство, то и память ее, разумеется, тоже находится в общем пользовании, а потом прибавил:

– Ты пойми: раз уж так получилось, я просто не могу все время сидеть тихо и ничего не трогать. Я, конечно, всего лишь гость в твоих мыслях, однако и мне прекрасно известно, что находится, например, в буфете. Так что ты лучше постарайся как-то к этому привыкнуть. Я, конечно, не стану вести себя совсем уж по-свински – ну там, класть ноги на стол или еще что-нибудь в этом роде, – но будь я проклят, если каждый раз, как мне захочется выпить стакан воды, я стану спрашивать у тебя позволения!

Я помолчал, давая Попрыгунье время, чтобы как-то все это усвоить.

Быстрый переход