|
Послал он его сюда, можно сказать, на всякий случай. Со мной министр был очень любезен. Епископ заканчивал свои фразы легким помахиванием руки, подыскивая выражения, словно боясь сказать что нибудь лишнее. Но привязанность, которую он питал к своему секретарю, взяла верх, и он быстро добавил: – Словом, поверьте мне, постарайтесь быть полезным кюре прихода святого Сатюрнена; он скоро будет нуждаться в услугах каждого из нас, и мне он представляется человеком, неспособным забыть ни сделанное ему добро, ни зло. Но не очень то сближайтесь с ним. Он плохо кончит. Это мое личное впечатление. – Он плохо кончит? – удивленно повторил молодой аббат. – О, теперь он в апогее своей славы… Но меня беспокоит выражение его лица; у него трагическая физиономия. Этот человек не умрет своей смертью… Не выдавайте же меня; я хочу только одного – жить без волнений и нуждаюсь только в покое. Аббат Сюрен снова взялся за книгу, когда доложили о приходе аббата Фожа. Монсиньор Русело, протянув вперед руки, с широкой улыбкой двинулся ему навстречу, называя его «мой дорогой кюре». – Оставьте нас, дитя мое, – сказал он секретарю, который тотчас же удалился. Он заговорил о своей поездке. Сестре лучше; ему удалось повидаться со старыми друзьями. – А министра вы видели? – спросил аббат Фожа, пристально глядя на него. – Да, я счел себя обязанным нанести ему визит, – ответил епископ, чувствуя, что краснеет. – Он наговорил мне много хорошего о вас. – Значит, вы перестали сомневаться и верите мне? – Вполне, мой дорогой кюре. Впрочем, я ничего не понимаю в политике, вы можете действовать здесь свободно. Они провели в беседе все утро; аббат Фожа убедил епископа совершить объезд епархии; он вызвался сам его сопровождать и подсказывать ему, что нужно говорить. Кроме того, необходимо было созвать всех настоятелей, чтобы священники самых маленьких приходов могли получить инструкции. Это не представляло ни малейшего затруднения, так как духовенство, конечно, выкажет полное повиновение. Наиболее сложная работа предстояла в самом Плассане, в квартале св. Марка. Дворянство, замуровавшееся в своих особняках, совершенно ускользало от влияния церкви; пока что ей удалось воздействовать только на честолюбивых роялистов – Растуаля, Мафра, де Бурде. Епископ обещал позондировать почву в некоторых салонах квартала св. Марка, где он бывал. А впрочем, если дворянство и будет голосовать не за них, то оно соберет лишь смехотворное меньшинство, в случае если клерикальная буржуазия его не поддержит. – А теперь, – промолвил монсиньор, вставая, – не мешало бы мне узнать имя вашего кандидата, чтобы я мог прямо рекомендовать его. Аббат Фожа улыбнулся. – Имя – вещь опасная, – ответил он. – Через неделю от нашего кандидата, если мы сегодня назовем его, не останется и следа… Маркиз де Лагрифуль никуда не годится. Де Бурде, рассчитывающий выставить свою кандидатуру, еще менее приемлем. Мы предоставим им уничтожать друг друга, сами же выступим только в последний момент… Скажите просто, что чисто политические выборы были бы весьма нежелательны, что в интересах Плассана следовало бы избрать человека, стоящего вне партий и хорошо знакомого с нуждами города и департамента. Намекните даже, что такой человек уже найден; но дальше этого не идите. Епископ, в свою очередь, улыбнулся. Когда аббат прощался, он на минуту задержал его. – А аббат Фениль? – спросил он, понизив голос. – Вы не боитесь, что он спутает все ваши планы? Аббат Фожа пожал плечами. – О нем ничего не слышно, – ответил он. – Вот именно, – продолжал прелат, – это спокойствие меня и тревожит. Я знаю Фениля: это самый зловредный из священников моей епархии. Он, возможно, отказался от чести побить вас на политической почве; но будьте уверены, что он отомстит вам один на один… Он, наверно, подстерегает вас. |
