|
– Епископ не хотел и слышать о вас, – сухо сказал он при встрече аббату Бурету. Но когда старый священник робко сказал, что пойдет к монсиньору и попросит объяснения, он добавил более мягким тоном: – Монсиньор плохо себя чувствует и не сможет вас принять. Положитесь на меня, я буду защищать ваши интересы. С момента своего вступления в палату Делангр примкнул к большинству. Плассан открыто перешел на сторону Империи. Казалось, что аббат мстил этим благоразумным буржуа, грубо с ними обращаясь; заколотив снова калитку тупика Шевильог, он заставил таким образом Растуаля и его друзей заходить к супрефекту с площади, через главный вход. Когда он появлялся на их дружеских собраниях, эти господа пресмыкались перед ним. И таково было его обаяние, таков был тайный страх перед его крупной, грубо сложенной фигурой, что даже в его отсутствие никто не смел произнести какое нибудь двусмысленное слово на его счет. – Это чрезвычайно достойный человек, – заявлял Пекерде Соле, рассчитывавший на префектуру. – Весьма замечательная личность, – поддакивал доктор Поркье. Все утвердительно покачивали головой. Кондамен, которому этот хвалебный хор в конце концов надоел, иногда любил приводить их в замешательство. – Во всяком случае, характер у него не легкий, – как бы про себя говорил он. От таких фраз вся компания цепенела. Каждый из присутствующих подозревал своего соседа в том, что он подкуплен этим страшным аббатом. – У старшего викария очень доброе сердце, – осторожно вставлял Растуаль, – но только, как все великие люди, он, может быть, немножко суров в обращении. – Это совсем как я: я очень покладист, а между тем всегда слыл суровым человеком! – восклицал де Бурде, который примирился с обществом, после того как имел продолжительный разговор с глазу на глаз с аббатом Фожа. Желая привести всех в хорошее настроение, председатель спросил: – Известно ли вам, что старшему викарию сулят епископскую кафедру? Тут все сразу оживились, Мафр сильно рассчитывал на то, что аббат Фожа будет епископом в самом Плассане после ухода монсиньора Русело, здоровье которого заметно пошатнулось. – Это было бы полезно для всех, – простодушно сказал аббат Бурет. – Болезнь озлобила епископа, и я знаю, что наш милейший Фожа всячески старается уничтожить в его сердце некоторые несправедливые предубеждения. – Он вас очень любит, – уверял судья Палок, только что получивший орден. – Жена моя слышала, как он сожалел, что про вас забыли. Если аббат Сюрен находился в их обществе, он также принимал участие в общем хоре похвал; но хотя, по выражению всего епархиального духовенства, «митра была у него в кармане», успех аббата Фожа все таки тревожил его. Он смотрел на него своим приятным взглядом, оскорбленный его сухим обращением, вспоминая предсказание епископа и стараясь угадать, где появится трещина, от которой рассыплется этот колосс. Так или иначе, все эти господа были уже удовлетворены, за исключением де Бурде и Пекера де Соле, которые все еще дожидались милостей от правительства. Вот почему они оба были самыми ярыми приверженцами аббата Фожа. Остальные, сказать по правде, охотно возмутились бы, если бы у них хватило на это смелости; они устали от непрерывных проявлений признательности, которых требовал от них властелин, и жаждали, чтобы какая нибудь смелая рука избавила их от него. Поэтому они обменялись очень странными взглядами – тотчас же отведенными в сторону, когда г жа Палок с притворным равнодушием спросила: – А куда девался аббат Фениль? Вот уже целая вечность, как я о нем ничего не слышу. Воцарилось глубокое молчание. Один только Кондамен способен был ступить на такую скользкую почву; все смотрели на него. – Он как будто замуровался в своем имении в Тюлете, – спокойно ответил он. |
