|
Он еще немного постоял, что то бормоча себе под нос и вращая своими большими голубыми глазами. – Господин Растуаль обидится, но я тут ни при чем… До свидания, дорогой Муре, до свидания; привет всем вашим! И он вошел в церковь; двустворчатая дверь, обитая войлоком, тихо затворилась за ним. Муре посмотрел на эту дверь, слегка пожав плечами. – Еще один болтун, – проворчал он, – из той породы, что не дают вам и словечка вставить, а сами трещат без толку… Значит, Фожа будет завтра у нашей черномазой… Какая досада, что я в ссоре с этим дураком Ругоном! Всю остальную часть дня он пробегал по своим делам. А вечером, ложась спать, он как бы невзначай спросил жену: – Что же, ты завтра вечером собираешься к своей матери? – Нет, – отвечала Марта, – у меня много работы. Я, по всей вероятности, буду там в следующий четверг. Он не настаивал. Но прежде, чем задуть свечу, сказал: – Напрасно ты все сидишь дома. Побывай лучше завтра у своей матери; все таки рассеешься немного. Я присмотрю за детьми. Марта посмотрела на него с удивлением. Обыкновенно он не выпускал ее из дому, – она всегда была ему нужна для каких нибудь пустяков, – и ворчал, если она отлучалась хоть на час. – Я пойду, если хочешь, – сказала она. Он погасил свечу и, положив голову на подушку, пробормотал: – Отлично, и ты нам расскажешь, что там будет. Это позабавит детей. VI На следующий день, около девяти часов вечера, аббат Бурет зашел за аббатом Фожа; он обещал представить его и ввести в салон Ругонов. Застав его уже совершенно готовым посреди огромной пустынной комнаты и надевающим черные, побелевшие на кончиках пальцев перчатки, он посмотрел на него с легкою гримасой. – Разве у вас нет другой сутаны? – спросил он. – Нет, – спокойно ответил аббат Фожа. – И эта, по моему, еще вполне прилична. – Конечно, конечно, – пробормотал старый священник. – На дворе очень свежо. Вы ничего не накинете на себя?.. Что ж, пойдем. Наступили первые заморозки. Аббат Бурет, облаченный в шелковое пальто на вате, запыхавшись, едва поспевал за аббатом Фожа, на котором только и было что его жиденькая, поношенная сутана. Они остановились на углу площади Супрефектуры и улицы Банн перед белым каменным домом, одним из лучших зданий нового города, с лепными украшениями в каждом этаже. В прихожей их встретил слуга в синей ливрее; он улыбнулся аббату Бурету, снимая с него ватное пальто, и, казалось, очень удивился при виде другого аббата, этого высокого, словно вырубленного топором детины, отважившегося в такой холод выйти на улицу без верхнего платья. Гостиная была во втором этаже. Аббат Фожа вошел, высоко подняв голову, с достоинством и непринужденно; но хотя аббат Бурет и не пропускал ни одного из вечеров у Ругонов, он тем не менее всегда очень волновался, когда входил к ним, и теперь, чтобы успокоиться, юркнул в одну из соседних комнагг. Фожа медленно прошел через зал, чтобы поздороваться с хозяйкой дома, которую он угадал среди пяти шести других дам. Ему пришлось самому представиться, что он и сделал в нескольких словах. Фелисите поспешно поднялась к нему навстречу. Быстро оглядев его с ног до головы, она стала рассматривать его лицо и, впиваясь своим пронырливым взглядом в его глаза, проговорила с улыбкою: – Очень рада, господин аббат, очень, очень рада… Между тем появление священника в зале привело всех в изумление. Одна молодая дама, быстро повернув голову и увидев неожиданно перед собою эту мрачную фигуру, невольно вздрогнула от испуга. Впечатление было неблагоприятное: он был слишком высокого роста, слишком широкоплеч, лицо у него было слишком грубое, руки слишком большие. При ярком свете люстры его сутана казалась такой жалкою, что дамам даже стало как бы неловко при виде столь плохо одетого аббата. |
