С Рихардом он был знаком еще до времен Охоты. Намного раньше, но вспоминать не хотелось. Доктор раздражал до зубной боли – вечной улыбкой, опрятной одеждой, густым басом и привычкой растягивать слова. Но больше всего Ланн ненавидел его, конечно, не за это. Другое выделяло доктора, незримо ставя в сторону от озлобленных, потерянных граждан. У Леонгарда была дочь. Дочь из «крысиного» поколения. И он не опасался никакой заразы, в то время как…

– Пришел поговорить о «крысятах». – Леонгард опустился на стул. – Мой друг…

Рихард быстро переглянулся с Карлом: тот усмехнулся и дернул плечом. Ни о каких других вещах этот тип с ними не говорил. Ланн нахмурился, продолжая неприятные размышления, и затушил сигарету.

Дочь Леонгарда была ровесницей Вэрди. Тоже не росла и наверняка не могла иметь детей; посторонние считали ее вовсе не ребенком, а содержанкой доктора. Между ней и «крысятами» зияла пропасть, потому что в Рождество четырнадцатилетней давности Леонгард не умер. Причин знаменитый врач не нашел, хотя занимался вопросом до сих пор. Дочь же он спрятал от пристального внимания и ставил эксперименты на других.

– Что же вам угодно? – отстраненно спросил Рихард. – Они что нибудь у вас украли? Я уже поставлен в известность об инциденте на вашей свалке.

Некоторое время Леонгард ощутимо колебался и пытался проанализировать, каким тоном произнесено слово «свалка», наконец все же ответил:

– Можно и так сказать. Я видел их на развалинах бывшей лаборатории. Помните, той, которую разбомбили дети с реки?

Ланн кивнул, потом добавил:

– Не думал, что там валяется что то ценное. Они искали какую нибудь утварь.

Леонгард вздохнул.

– Там есть опасные обломки образцов. Проводилась зачистка, но, к сожалению, остались некоторые изобретения, к которым…

– Дети их не соберут в жизни, – хмыкнул Ланн. – Если вы опасаетесь именно этого. Но если вам хочется, я наведаюсь в известные мне «норы» и припугну «крысят», чтобы больше они к вам не совались. Уверен, они найдут места, где валяется мусор получше.

Рихард надеялся, что теперь то беседа кончится: формально он свой долг исполнил. Но чутье подсказывало, что все не так просто, и будь проблема такой мелкой, Леонгард не притащился бы сам. Ланн не ошибся, но, несмотря на это, следующие слова стали для него неожиданностью.

– Что вы, нет нужды. Можете рассказать мне о парочке этих… как вы сказали… «нор», и я схожу туда сам, я не опасаюсь говорить с детьми. У вас и так немало работы, вы же не дикозападный шериф, обязанный следить за…

«Дикозападный шериф». Рихард усмехнулся: ему, судя по нынешнему разбросу обязанностей, такое определение весьма подходило. Но главным в ответе было другое. Все сразу стало ясно до тошноты. Более не церемонясь, Ланн поднял ладонь на уровень глаз собеседника и демонстративно отстранился.

– Побеседуйте, пожалуйста, с моей рукой. Моя рука интересуется, у вас что же, опять умерли все подопытные, которых вам невесть где отлавливают?

– Почему же этим интересуется только ваша рука? – Леонгард расслабленно откинулся на спинку стула, созерцая растопыренную перед ним пятерню.

– Потому… – сквозь зубы ответил Рихард, – что остальная часть меня может воспринять ваш нынешний визит как явку с признанием в похищении детей. И для начала загнать вас в карцер на пару недель. К уголовникам.

– Достойный аргумент, – оценил Леонгард. – Но я никого не похищаю. Все мои эксперименты добровольны, я плачу за них.