– Ты его не снимай – и тебя никто не тронет, – сказал он Вейну строгим голосом.

Элдон показал Вейну глазок, который кухонные работники пробуравили в стенке, прямо в коктейль‑бар.

– Наскучит смотреть телик, можешь поглядеть на зверье в зоопарке, – сказал он.

Элдон сам заглянул в глазок и сказал Вейну, что около рояля сидит один малый, которому заплатили пятьдесят тысяч долларов за то, что он налепил кусок желтой ленты на кусок зеленого холста. Элдон велел Вейну хорошенько разглядеть Карабекьяна. Вейн его послушался.

Но Вейну тотчас расхотелось смотреть в глазок, потому что он был слишком невежественным и не мог разобрать, что происходило в коктейль‑баре. Например, он никак не мог понять, зачем горят свечи. Он решил, что там испортилось электричество и кто‑то пошел менять пробки. И еще он никак не мог разобрать, что за костюм надет на Бонни. Костюм этот состоял из белых ковбойских сапожек, черных ажурных чулок с малиновыми подвязками, ясно видными на голых ляжках, и чего‑то вроде тесного купального костюма, расшитого блестками, к которому сзади был прикреплен помпон из розовой ваты.

Бонни стояла спиной к Вейну, поэтому он не мог видеть, что на ней трифокальные восьмиугольные очки без оправы и что она сорокадвухлетняя женщина с лошадиным лицом. Не видел он и как она улыбалась, улыбалась, улыбалась, какие бы дерзости ни говорил Карабекьян. Однако Вейн мог читать слова Карабекьяна по губам. Он хорошо умел читать по губам, как и все, кто отсидел срок в Шепердстауне. Соблюдать тишину в коридорах и за едой было обязательным правилом в Шепердстауне.

Вот что говорил Карабекьян Бонни, показывая на Беатрису Кидслер:

– Эта уважаемая особа – знаменитая писательница, и, кроме того, она уроженка здешнего железнодорожного района. Может быть, вы могли бы рассказать ей какие‑нибудь правдивые случаи из жизни ее родного города?

– Ничего я не знаю, – сказала Бонни.

– Ну, бросьте, – сказал Карабекьян. – Несомненно каждый человек в этом баре может стать героем замечательного романа, – И он показал на Двейна Гувера: – Расскажите про этого человека!

Но Бонни только рассказала им про песика Двейна – Спарки, который не мог вилять хвостом.

– Вот ему и приходится все время драться, – объяснила Бонни.

– Изумительно! – сказал Карабекьян. Он повернулся к Беатрисе: – Не сомневаюсь, что вы можете это как‑нибудь использовать.

– И в самом деле могу, – сказала Беатриса. – Прелестная деталь.

– Чем больше деталей, тем лучше, – сказал Карабекьян. – Слава богу, что есть на свете писатели. Слава богу, что существуют люди, готовые все записать. Иначе столько было бы позабыто.

И он стал просить Бонни рассказать ему еще какие‑нибудь правдивые истории. Бонни попалась на эту удочку – Карабекьян с таким увлечением просил ее, что у нее мелькнула мысль: а вдруг Беатрисе Кидслер и в самом деле для ее книг пригодятся истории из жизни?

– Скажите, – спросила Бонни, – а Шепердстаун тоже можно более или менее считать частью Мидлэнд‑Сити?

– Разумеется! – сказал Карабекьян, никогда и не слыхавший о Шепердстауне. – Чем был бы Мидлэнд‑Сити без Шепердстауна? Да и Шепердстаун – чем бы он был без Мидлэнд‑Сити?

– Ну вот, – сказала Бонни, и у нее мелькнула мысль, что сейчас она им расскажет действительно интересную историю. – Мой муж служит надзирателем в шепердстаунской исправительной колонии для взрослых, и обычно он должен был сидеть со смертниками, приговоренными к электрическому стулу, – это еще было, когда людей казнили очень часто.