Он вовремя убрался из Берлина. Если говорить честно, он правильно сделал. Все его друзья, оставшиеся там, сейчас, небось, в лагерях или усланы в какую-нибудь жуткую навозную кучу где-нибудь в северной Африке. Что ни говори, а Италия была все-таки не самым плохим выходом. Антисемитизм здесь не получил такого распространения, как в Германии. Те олухи, которых понесло в Америку или Британию, тоже в любой момент могут стать жертвами погромов. С другой стороны, были еще скандинавские страны. Может, стоило попытать счастья в Швеции, где столько народу говорит по-немецки. Там бы он не чувствовал себя слишком уж чужим. Спазм боли скрутил Карла. Ощущение было такое, будто внутренности наматываются на огромную вилку. Никогда Карл не думал, что можно так ощущать собственные внутренности. Сейчас он буквально видел их все: легкие, сердце, разорванный желудок, ярды и ярды кишок, так похожих на розовые, зеленые и желтые сосиски, свернувшиеся внутри него; мочевой пузырь, яички, пенис, мускулы сильных молодых ног, пальцы, губы, глаза, нос, уши… Черная линия копья начала расплываться. Карл усилием воли снова сфокусировался на ней… Кровь, которая прекратила свое нормальное течение по венам и артериям и вместо этого толчками вырывается из раны в том месте, где древко вошло в живот, бездарно изливаясь в пыль. Останься он в Германии, ничего подобного не произошло бы. Надо было только пережить первое тяжелое время, и сейчас бы все проблемы уже утряслись. Гитлер оставил бы в покое евреев — он и его сподвижники неминуемо должны были сосредоточить все свое внимание на России. Там были коммунисты, главные враги. Где-то в паху, ниже вонзившегося копья, зародилась смешная легкая дрожь, будто мотылек пытался выбраться наружу, используя пах как взлетную площадку. Карл чувствовал, как мотылек щекочет лапками, бьет крылышками, пытаясь выбраться. Он даже приподнялся, чтобы увидеть мотылька, но тут же откинулся назад. Очень хотелось пить. Линия древка копья почти исчезла. Карл не стал больше фокусироваться на ней.
Звуки в отдалении, казалось, объединились и теперь звучали в сложном ритме, который странно гармонировал с биением сердца. Карл прислушался и узнал ритм, а затем и мелодию. Это была популярная американская песенка из фильма. Фильм Карл смотрел еще в Берлине. Приставучая песенка. Он напевал ее даже спустя шесть месяцев после того, как покинул Германию. Когда это было? Четыре года тому назад? А может быть, и раньше. Карл жалел, что ему так и не удалось трахнуть женщину. Вся проблема в том, что он всегда чувствовал отвращение к шлюхам. Уважающий себя человек не пойдет к шлюхам. Впрочем, сейчас Карл был согласен и на шлюху. Все-таки любопытно, на что это похоже. Одна вон в прошлом году на вокзале предлагала ему…
А фильм назывался «Нежная музыка», вспомнил вдруг он. Карл никак не мог запомнить все английские слова. В конце концов, там, где не помнил, он подставил немецкие и так напевал себе целый день под нос.
Когда-то Карл мечтал стать великим оперным певцом. А еще он мечтал стать великим писателем. Талант и потенциал — это у него имелось, не вопрос. Вопрос был лишь в выборе. Он даже мог бы стать великим генералом.
Множество Карлов-состоявшихся шли перед ним в пыльной мгле.
А затем он умер.
* * *
— Ты мог бы стать всем, чем бы ты хотел быть.
Приятель покусывает Карла за плечо.
— Или ничем. Разве мог бы я стать женщиной и дать жизнь пяти ребятишкам? — Карл изворачивается и в ответ кусает чернокожего.
Тот подскакивает. Стремительное движение. На мгновение в полумраке Карлу кажется, что его друг женщина, белая женщина. А потом вдруг женщина превращается в какого-то зверя с оскаленными зубами. Чернокожий яростно сверкнул на него белками глаз.
— Никогда со мной больше такого не вытворяй!
А Карл вытирает губы, поворачивается спиной к своему другу. |