— Все это в отдельный пакет! — приказал он эксперту и повернулся к фотографу. — Казик?..

— Заканчиваю! — буркнул фотограф, который с ходу взял такой темп, словно ему дышала в затылок вся вражеская контрразведка. — Януш, слушай… Я тут вижу… и слышал… этот покойник — Кшевец?

— Кшевец, а что?

Фотограф говорил с перерывами, на каждое слово у него приходилось как минимум два щелчка.

— Видишь ли… я как-никак специалист… Фамилия известная. Он фотограф?

— Нет, садовод.

— Ну вот, бери, сам собой восхищаюсь — темп неплохой. А зовут как? Собеслав?

— Нет, Мирослав.

— Ну, значит не тот. Но может быть что-то общее? Собеслав Кшевец, отличный фотограф, портретами не занимается, потому и не прославился. Но вещи у него отличные, ни с кем не спутаешь, лучше его у нас нет.

Комиссар почувствовал, что на него как-то вдруг сразу валится целая гора тяжелой работы, и все срочное, и все надо запомнить. Он схватил записную книжку свидетельницы, предупредил фотографа, что будет кошмарно им нужен, не сказал, для чего, и ринулся в кухню. У двери опомнился, затормозил и вошел достойным шагом.

Габриэла Зярнак все еще сидела у стола за уже выпитой чашкой чая. Вольницкий положил перед ней записную книжку.

— Вот, берите. Говорил же — получите. Постарался поскорей вам ее вернуть. А теперь поговорим.

— Интересно, а что мы делали до сих пор?

Комиссар мог бы признаться, что до сих пор по его вине они говорили хаотично и глупо, а вот сейчас начнется настоящий допрос. Он уже прикинул, как поумнее теперь обращаться с посланным ему небом свидетелем, догадался, почему прихожая засыпана продуктами, но не собирался женщине говорить об этом, чтобы свидетель опять не взбрыкнул. Зачем раздражать свидетеля и настраивать его против себя?

— Во сколько вы сюда пришли? — как можно спокойнее поинтересовался следователь.

Ответ получил в уже привычном духе:

— А я откуда знаю? На часы не смотрела, но было уже темно.

— Давно было темно?

— Да порядочно. Когда куриные грудки из духовки вынимала, уже смеркалось, совсем серым все сделалось, а за продуктами я пошла уже потом. Совсем стемнело, когда я на автобус стояла.

— Долго вы стояли в очереди на автобус?

— Да минут десять стояла, а то и больше. Даже подумала — грудки остынут.

— А потом что было?

— Что было, что было! — проворчала баба, стремительно вскакивая со стула. — Вошла и увидела!!! Езус-Мария, своим глазам не поверила! А эта стерва, сука поганая, гангрена — как закаменелая! Я еще хочу чаю. Вам сделать?

Все это Габриэла выпалила на одной ноте, и на миг бедный следователь струхнул — откажется от чая, так она ему чайником врежет. Поэтому поспешил попросить стакан чая. Похоже, хозяйственные занятия успокоительно подействовали на сестру убитого. Она продолжала сыпать проклятиями, но уже тише, под нос бормотала.

— Давайте теперь вы мне все расскажете по порядку, — вежливо попросил следователь. — Вот вы сказали: «Вошла и увидела!» А как же вы вошли, если в руках была тяжелая сумка? Как вы открыли калитку?

— Никак. Она была открыта.