И баба продемонстрировала, как преступница закрыла лицо.

— А красная она была вообще: то ли жакет, то ли платье, а волосы черные. Из тех, на которые каждый мужик непременно оглянется. Молодая.

Некоторые из надежд следователя увяли сразу же, он понял, что на портрет по памяти, составленный свидетелем, нечего и рассчитывать. Раз лицо преступницы закрыто… впрочем, может, отдельные его фрагменты сможет описать?

— А какие у нее глаза? Не заметили?

— Заметила, а как же! Вытаращенные!

— Но какие? Голубые, черные?

— Да точь-в-точь как у всех этих продажных тварей — намалеванные на один манер.

— А руки?

— Что руки?

— Руки какие? Может, колечко, может, обручальное кольцо?

— Руки как руки. Когти, ясное дело, красные, но не так чтоб слишком длинные. И вроде как колечко… или два? Но какие — не скажу. Тоже небось красные. А волосы вовсе не кудлатые, гладкие, теперь у них такая мода. Вот только не знаю, длинные или короткие.

— А тот идол, что как смерч ворвался, он как выглядел?

— Жутко агромадный, но вида никакого.

— Что вы хотите сказать?

— То, что сказала, — решительно повторила Габриэла. — Ничего в его фигуре нет такого, чтобы запомнилось. Да и не присматривалась я к нему. Не до него мне, тут как раз меня эти какие-то шнурки обмотали. А он влетел, за руку ее схватил и выволок.

— И это все, что вы успели заметить?

— Ну, он еще как-то дернулся, и уже их не было.

— Значит, вы пришли, как всегда, с продуктами, вошли, увидели брата…

— Да, вот еще! — вспомнила Габриэла. — Как я входила, там машина стояла, как раз перед калиткой. Тут все так останавливаются, чтоб в калитку войти можно было, брат тоже так поставил свою, малость сбоку. А этот так встал, что если бы кто из дома бежал, то прямо на него. Если бы стоял так долго, то я бы ему на этот счет неудовольствие выразила, а так… Только глянула на него и пошла себе.

И опять, уже в который раз в Вольницком вспыхнула надежда — может, машина что даст? А то следствие идет через пень-колоду. Правда, сестра покойного не очень походила на автомобилистку.

— Какая это была машина?

— А мне откуда знать? Такая, что их кругом здесь тыщи ездят.

— А какого цвета?

— Вроде как серебряная, но не поручусь, уже фонари зажглись, могла и отсвечивать.

— Номера вы не заметили?

Габриэла пожала плечами и не ответила.

— В машине еще кто-нибудь сидел?

— Тоже не знаю. Может, кто-нибудь и сидел. Я внутрь особо не смотрела.

— Людей вокруг вообще не было? Может, кто из соседей вышел и с собаками гуляли?

— Опять же откуда мне знать, если уже темно было. Да, тут у многих собаки, почитай, в каждом доме зверь, да я не интересовалась. И не знаю.

Комиссар тяжело вздохнул и опять засомневался в правдивости показаний бабы. Ну вот, скажем, не выдумала ли она вообще красную девицу? А заодно и ирода. Поговорить с соседями он решил еще сегодня, а сейчас над ним нависла другая проблема. Мотив. Обязательное наличие мотива просто не позволяло ему больше ни о чем думать.

— Ну, ладно. Теперь о другом. Брат был женат?

В Габриэле что-то вдруг изменилось, кажется, что все в ней напряглось. Вольницкому так и виделись котлы с кипящей смолой, расставленные ею по стенам башни, в которой он ее осадил. Януш даже удивился себе: с чего вдруг такие исторические представления? Никогда историей не интересовался…

— Нет, — прошипела свидетельница. — Разведенный.

— Дети были?

— Нет.