|
Не успел маркиз всего лишь сделать это простое заявление, как тотчас чуть ли не все пайщики, менее сознательные и более алчные, чем это обыкновенно присуще даже пайщикам, стали превращать историческое помещение а зверинец. Вы могли вообразить, что единственная цель пивоваренных компаний — делать деньги, а патриотизм пивоваров старого закала, патриотизм, их побуждавший поставлять доброе старое английское пиво честному английскому рабочему по смешной цене — этот патриотизм презрен, растоптан и забыт. Нет, вы буквально были принуждены вообразить такое. Напрасно указывал маркиз, что пайщики годами и годами получали по пятнадцать процентов дивидендов, и что на сей раз было бы с их стороны естественно пожертвовать временными выгодами во имя будущего процветания. Упоминанье о высоких дивидендах не пробудило ни малейшего благодарного отклика в пайщических сердцах; они, кажется, только еще больше разъярились. Самые низменные страсти бушевали в Отеле на Кэннон-стрит. Директора, приходится предположить, и ждали разгула этих низменных страстей, ибо отряд полиции стоял у двери наготове, и одного пайщика, опасаясь, как бы он не отягчил свою душу кровью маркиза, даже вытолкали вон. Кончилось собрание, согласно выразительному слогу «Файнэншиал Таймс», полным смятением.
— Сколько у тебя в Кохунах? — спросил Прайам жену, когда они дочитали отчет до конца. — У меня там все, — ответила она, — кроме дома этого. Папаша так постановил. Он всегда говорил, что нет ничего лучше пива. Сколько раз я слышала, что пиво — дело верное. По-моему, у меня там двести акций, по пять фунтов каждая. Ну да, так и есть. Но теперь они, конечно, намного дороже стоят. Фунтов двенадцать штука. Я одно знаю — мне они приносят сто пятьдесят фунтов в год — как часы. А что там дальше — после «полным смятением»? Она пальцем указала на абзац, и он тихим голосом прочитал о колебаниях акций Кохунов в теченье дня. Кончалось на пяти фунтах шести шиллингах. Миссис Генри Лик за день понесла потерю больше, чем в тысячу фунтов. — Но они всегда мне приносили сто пятьдесят фунтов в год, — повторила она так, как будто утверждала: «Рождество всегда бывает 25 декабря, и этот год не может стать исключением». — Похоже, на сей раз они тебе ровно ничего не принесут, — заметил он. — Но, Генри! — она не хотела верить. Пиво обанкротилось! Да, как ни крути. Пиво обанкротилось! Кто б мог поверить, что пиво обанкротится — и где? В Англии! Умнейшие, благоразумнейшие мужи на Ломберт-стрит вкладывали деньги в пиво, верили в него, как в последний оплот нации; и вот пиво обанкротилось! Основы английского величия, если и не ушли в прошлое, то явно уходили. И нечего ссылаться на плохое управление, на опрометчивые закупки лицензий по вздутым ценам! В старые добрые дни пивоварение выдержало бы любое плохое управление! Нет! Времена уже не те. На британского рабочего, подхваченного волною трезвости, теперь нельзя уж положиться в том, что он будет пить! Это венец его грехов против общества! Тред-юнионы — пустяк, в сравнении с этим последним его капризом, сеющим отчаяние в тысячах порядочных домов! Интересно, что бы сказал на это отец Элис? В общем, даже хорошо, что он не дожил! Такой удар! Он бы его не перенес! Пол, кажется, закачался под Элис, уже превращался в трясину, которая вот-вот поглотит ее и мужа. Нет, она годами, и даже непонятно почему, чувствовала, что Англия, поскреби её хорошенько, — совсем не тот остров, каким была когда-то; и вот вам ужаснейшее подтверждение. Она смотрела на мужа, как любая бы жена смотрела в подобных обстоятельствах. Но его идеи были еще туманнее, чем у нее, его идеи о деньгах всегда были исключительно туманны. — Может, ты съездишь в Сити, поговоришь с этим, ну как его? — предложила она, имея в виду подпись под письмом. |
