— Я!!

То был вопль измученной души, вырванный у него глубокой, искренней тревогой. Чтоб он пошел в Сити разговаривать с адвокатом! Да она, повидимому, сбрендила, бедняжка! Он и из-за миллиона фунтов никуда бы не пошел! От одной мысли его тошнило, он чуть не отдал весь свой обед.

Она увидела этот взгляд, она поняла его. То было выраженье ужаса. И тотчас она нашла ему извинение. Нечего прикидываться, будто Генри — такой, как все мужчины. Он не такой. Он мечтатель. Пусть иной раз он даже очень странный. Но Генри есть Генри. Если б любой другой мужчина мялся, когда надо выручать жену в денежных делах — да это был бы просто смех; этакое бабство. Но Генри есть Генри. Не сразу, но она это поняла. Он изумительный. Но он — Генри. С великолепным великодушием она взяла себя в руки.

— Нет уж, — сказала она весело. — Акции мои, значит, мне лучше самой пойти. Если только вот вместе! — тут она наткнулась на его взгляд и поскорей поправилась: — Нет, я пойду одна.

Он вздохнул с облегчением. Он не мог не вздохнуть с облегчением.

И, тщательно умывшись и наведя красоту, она ушла, а Прайам остался один на один со своими мыслями о браке и денежных вопросах.

Элис была, конечно, сама деликатность. Никогда с тех пор, как, справясь о сбережениях, не получила у него ответа, не подвергала она его никаким расспросам по части денег. Никогда не поминала она и о собственных средствах, разве что вдруг кинет фразу в том смысле, что все в порядке, денег у них хватает. Она отказывалась от банкнот, которые он ей смущенно предлагал, советуя их попридержать на черный день. Никогда она не говорила с ним о своем прошлом, да и его прошлым не интересовалась. Есть такие женщины, для которых нет ни прошлого, ни будущего, так поглощены они настоящим. Он и она полагались оба на свое чутье, когда судили о достоинстве и о надежности другого. Конечно, на пост министра финансов он никоим образом не мог претендовать. Деньги для него были самое неинтересное из всего, что приходится брать в руки.

У него всегда было их довольно. У него всегда было их слишком много. Большая часть от двухсот фунтов Генри Лика оставалась у него в карманах, да и по собственному завещанию он имел свой фунт в неделю, из которого никогда не тратил больше нескольких шиллингов. Страсти его были — табак (обходившийся ему меньше двух пенсов в день), прогулки, наслаждение игрой красок и странностями улиц (не стоившие почти ничего), и чтение: в трех лавках Патни все, что существует величайшего в литературе, можно было приобрести по четыре с половиной пенса томик. Как ни лезь из кожи вон, не начитаешь больше чем на девять пенсов за неделю. Деньги у него буквально скапливались. Вы скажете: а почему он не заставил Элис брать у него деньги? Да такое ему даже в голову не приходило. В его системе ценностей деньги не стоили того, чтоб препираться из-за них с женой. Он с радостью в любой момент готов был отдать ей все, пожалуйста, за милую душу.

И вот, вдруг, деньги приобрели огромное значение. Ужасно неприятно. Он не испугался. Просто было ужасно неприятно. Знай он это чувство, когда денег нет, и ты себе не представляешь, где их раздобыть, он бы, возможно, испугался. Но это чувство было ему неведомо. Ни разу он не призадумался, стоит ли разменивать банкноту, опасаясь, что банкнотам может придти конец.

Всевозможные заботы его обступили.

Он решил пройтись, чтоб отделаться от забот, но заботы увязались следом. Он шел по тем же самым улицам, какие его так пленяли утром. Теперь они его совершенно не пленяли. Полно! Да тот ли это милый, идеальный Патни? Нет, скорей другое место с тем же названьем. Дурное управление пивоварением в ста пятидесяти милях от Лондона; неспособность английского рабочего выпивать назначенную пинту в нескольких десятках пабов — все вместе непостижимым образом обрушило всю систему, всю философию Патни.