Теперь он понял, что последние несколько месяцев были как бы прелюдия; не писать нельзя — иначе спятишь; все остальное — вздор. Еще он понял, что писать он может в единственной манере — манере Прайама Фарла. Если откроется, что Прайам Фарл не погребен в Вестминстерском аббатстве; если поднимется скандал, и будут неприятности с законом — ну чтож, тем хуже! Но он будет писать.

Не ради денег, заметьте! Попутно, разумеется, и деньги будут. Это само собой. Впрочем, он уже успел совсем забыть о финансовой стороне жизни.

И вот он бродил взад-вперед по гостиной на Вертер-роуд, протискиваясь между буфетом и столом, сокращая круги вокруг камина, возле которого сидела Элис с приспособлением для штопки на коленях, в очках — она надевала очки, когда надо было подробно разглядеть что-то очень темное. Гостиная была ужасна в прелестном духе Патни: гравюрки по картинам Б. У. Лидера, чл. корол. академии, навязчиво жизнеподобные обои, ярко коричневая мебель о ребристых ножках, ковер, имевший все черты отставной гувернантки, пристрастившейся к спиртному, темное облако на потолке над сильной лампой. К счастью, эти подробности его не раздражали. Они и не могли его раздражать: он их не видел. Когда его глаза не радовались красоте, они и вовсе отвлекались, куда-то уходили от впечатлений мира. Что же до меблировки, понятия его на этот счет были весьма просты: в доме должно быть кресло.

— Гарри, — сказала его жена, — может, тебе бы лучше присесть, как думаешь?

Спокойный голос здравого смысла остановил его круженье. Он посмотрел на Элис, она сняла очки и посмотрела на него. Печатка мотнулась на часовой цепочке. Его и раньше подмывало довериться кому-то, а рядом с ним была жена, человек не просто под рукой, под боком, но самый подходящий человек. И — подступило: все-все ей рассказать; она поймет; всегда все понимала; и никогда себе не позволяла всполошиться. Самые немыслимые происшествия, едва ее коснувшись, как-то сразу превращались в простейшую, привычнейшую повседневность. Такая катастрофа с пивоварней! Она же отнеслась к ней так, будто руины пивоварен — зрелище, которое мы наблюдаем на каждом перекрестке.

Да-да, надо все ей рассказать. Три минуты назад он и не помышлял рассказывать ей, или кому бы то ни было, что бы то ни было. В одну минуту он решился. Открыть ей свою тайну, и это плавно подведет к картине, которую он кончил.

— Послушай, Элис, — начал он. — Мне надо с тобой поговорить.

— Ну, — сказала она. — Только б лучше ты поговорил со мной сидя. Не знаю даже, и что такое в последние дни на тебя нашло.

Он сел. И вдруг она ему уже не показалась такой уж близкой. Весь их брак вдруг представился ненатуральным — каким-то даже не вполне реальным. Он не знал, что годы проходят прежде, чем между мужем и женой установится подлинная близость.

— Понимаешь, — сказал он. — Генри Лик не мое настоящее имя.

— Правда? — она усмехнулась. — Ну и что с того?

Она ничуть не удивилась, узнав, что Генри Лик не его настоящее имя. Женщина мудрая, она умела понимать превратности судьбы. И она за него вышла просто потому, что он есть он, такой особенный, немного странный (хоть обаянья этой странности она бы не сумела описать).

— Ну, если, конечно, ты не убил кого-то или тому подобное, — прибавила она с ясной улыбкой.