— На самом деле — я Прайам Фарл, — выговорил он хрипло. Хриплость происходила от застенчивости.

— Но Прайам Фарл, по-моему, был твой хозяин.

— По правде говоря, — сказал он, нервничая, — тут произошла ошибка. Та фотография, которую ты получила, была моя фотография.

— Ну да, — она сказала. — Это я знаю. И что же дальше?

— Ну, то есть, — заторопился он, — это слуга мой умер, не я. Понимаешь, а доктор, когда пришел, решил, что Лик — это я, и я не стал его разубеждать, это так сложно, ну, и я не решился. Оставил все, как есть — но были и еще причины. Ты же знаешь, какой я…

— Даже не понимаю, и что ты мне такое здесь рассказываешь?

— Ну как же ты не понимаешь? Все так просто. Я Прайам Фарл, и у меня был слуга, Генри Лик, и он умер, а подумали, что это я. Но это был не я.

Он увидел, как лицо у нее изменилось и сразу снова стало прежним.

— Так значит, этого Генри Лика похоронили в Вестминстерском аббатстве вместо тебя? — голос был мягкий, увещающий. И эта поразительная женщина снова надела очки и взялась за иглу.

— Ну да, разумеется.

И тут его прорвало, он рассказал ей все, сперва с середины и до конца, потом вернулся опять к началу. Он ничего не утаил, и никого, кроме леди Софии Энтвистл.

— Понятно, — заключила она. — Но ты ни слова никому не говорил?

— Ни слова.

— Я бы на твоем месте так бы и помалкивала, — почти шепнула она. — Так лучше будет. И на твоем бы месте я не переживала. Я все поняла, как все случилось, и хорошо, что ты мне рассказал. Ты только не переживай. В последние дни ты весь извелся. Я думала, это из-за моих денег, ан нет, оказывается. Но может, с того пошло. А теперь лучше всего — возьми и все забудь.

Она ему не поверила! Просто-напросто всю историю сочла выдумкой; и впрямь, рассказанная на Вертер-стрит подобным образом, история звучала фантастично; почти совсем невероятно. Миссис Лик и раньше замечала, что муж у нее немного не как люди. Вдруг ни с того ни сего развеселится, если в небе какой-то там оттенок, или лошадь на улице как-то там взмахнет хвостом — ужасно, ужасно странно. Или вдруг сделается весь такой рассеянный — не поймешь его. Слуга он был негодный, из рук вон — она не сомневалась. Но она выходила не за слугу, за мужа, и очень была довольна своим выбором. Ну, предположим даже, мания у него? Но вот он рассказал про эту манию, и что? Только подтвердились ее смутные догадки насчет его рассудка. Да и мания-то, кстати, совершенно безобидная. И теперь все, между прочим, объяснилось. Объяснилось, между прочим, зачем ему вздумалось останавливаться в «Гранд-отеле Вавилон». Конечно, все из-за этой мании. И даже хорошо, что теперь уж она знает худшее.

Она теперь еще больше его обожала.

Оба посидели молча.

— Ну да, — повторила она самым обиходным тоном. — Я бы помалкивала. И все бы поскорей забыла.

— Забыла бы? — он барабанил пальцами по столу.

— Ну да! Ты только, главное, не переживай, — она с ним говорила, как добрая няня говорит с ребенком — или с сумасшедшим.

И с беспощадной ясностью он понял, что она ни единому его слову не поверила и, в своем великодушии, со своей спокойной мудростью, просто старалась его утихомирить. Он-то думал, что потрясет ее до глубины души; думал, что они проговорят до самого рассвета. И вот! «Я бы все забыла»! И этак снисходительно! И этак спокойно продолжает штопку!

Тут было о чем призадуматься, и крепко призадуматься.

Слезы

— Генри, — крикнула она наутро, когда он уже исчезал на лестнице.