— Попался, Генри! Тридцать лет прошло! Подумать только!

Прайам был в совершеннейшем недоумении.

— Я его супруга, мэм, — печально адресовалась гостья к Элис. — Я очень извиняюсь, но приходится вам это сообщить. Я его супруга. Я истинная миссис Лик, а это сыновья мои, пришли со мною вместе добиваться справедливости.

Элис быстро оправилась от потрясения. Не так-то легко было удивить ее превратностями жизни. Она частенько слышала о двоеженстве, и от того, что муж оказался двоеженцем, не стала падать в обморок. И в душе она тотчас принялась подыскивать ему оправданье. Стоит только глянуть на эту истинную миссис Лик: вот из-за таких-то человек и делается двоеженцем! Как тут не сделаешься! Да еще через тридцать лет!..

Двоеженство ей не казалось таким уж преступленьем, и вовсе она не собиралась бежать на речку и топиться из-за того, что не по всем правилам вышла за Прайама!

Нет, надо отдать справедливость Элис, она всегда принимала жизнь как она есть.

— По-моему, вы лучше войдите и спокойно посидите, — пригласила она.

Менее всего викарии хотели спокойно посидеть. Но делать было нечего. Элис их усадила рядышком на диване. Мордастый старший брат, не произносивший до сих пор ни звука, сел на стул между дверью и буфетом. Их мать села у стола. Прайам рухнул в свое кресло между буфетом и камином. Что до Элис, та продолжала стоять; и никаких признаков волнения не выказывала, разве что вертела в пальцах вилку для тостов.

То была великая минута. Обычные люди, увы, к великим минутам непривычны, и когда им выпадет такое, не знают, как себя вести. Некто, ничего не зная и ненароком заглянув в окно, решил бы, верно, что просто гости званы на чай, но слишком рано явились, и мастера светской беседы среди них не нашлось.

Викарии, однако, вовсе не собирались отступать.

— Ну, мать! — воззвал один из них.

И мать, как будто тронули внутри у ней пружинку, завела:

— Он тридцать лет назад на мне женился, мэм, а через четыре месяца, как старшенький мой родился — вон он, Джон (ткнув в угол возле двери) — он из дому ушел и бросил он меня. Я очень извиняюсь! Но что ж поделать. А я ж ему ни слова поперек. А через восемь месяцев близняшки мои родились — Гарри и Мэтью (указывая на диван) — Гарри я назвала, потому что он, по-моему, на него похож, и чтобы показать, что зла я не держу, ведь я ж надежду питала, что вернется он. Одна я осталась с малыми детками! И хоть бы словом единым он что объяснил! Пять лет спустя вдруг узнаю про Гарри — Джону вот тогда пять годочков было — но он был на континенте, а куда ж я с тремя детишками-то потащусь! А хоть бы и поехала я!.. Я очень извиняюсь, но он же бил меня, да, мэм, с кулаками на меня набрасывался! Поколачивал, бывало. Но он мой муж законный, в радости и в горе, мэм, и я его прощала, я и сейчас его прощаю. Надо прощать и забывать — такое мое мнение. И вот мы узнаем про Гарри, благодаря Мэтью нашему, он потому что в святого Павла соборе служит и в миссии еще работает. Ваш молочник, вот кто, Мэтью и говорит: у меня, говорит, клиент один, так у него, говорит, фамилие такое же, как мол у вас. Ну дальше, сами знаете, слово за слово. Вот мы к вам и пришли!

— Я в жизни не видывал этой дамы, — выпалил Прайам, — и я совершенно уверен в том, что на ней не женился. Я вообще ни на ком не женился, кроме тебя, Элис, разумеется!

— Но как тогда вы это объясните, сэр? — крикнул Мэтью, младший близнец, вскочив и вынув из кармана синюю бумагу. — Будьте любезны, передайте это отцу, — и он вручил бумагу Элис.

Элис посмотрела в документ. То было свидетельство о браке, заключенном между Генри Ликом, слугой, и Сарой Физерстоун, девицей, выданное соответственной конторой в Паддингтоне.