– Да ну! – сказал Дима. – Вот это совпадение! У нас в интернате тоже каждый день каша. И все рубают за милую душу, один я урод какой-то. От перловки у меня вообще судороги делаются.

    – Ты разве тоже римлянин? – удивился сириец.

    – Нет! – отрекся Дима.

    Сириец снова пожал плечами.

    – Но ведь Север – римлянин, – ответил он. – Разве ты не видишь?

    Дима покачал головой:

    – Как я могу что-то видеть, когда я на Сицилии-то второй день… – Он вдруг спохватился. – Как же это римлянин угодил в гладиаторы?

    – Он осужден уголовным судом. [15]

    – Ну и дела, – сказал Дима.

    Когда Баранов вышел из столовой, солнышко уже припекало. Во дворе сражались на деревянных мечах четыре пары. Дима стоял посреди двора, засунув руки в карманы и ощущая себя кем-то вроде д'Артаньяна во время его первого визита к де Тревилю. Он машинально перебирал содержимое своих карманов: носовой платок, о котором достоверно знал, что он очень грязен; несколько желудей, завалявшихся с прошлой осени; половинка расчески… В другом кармане у него прижилась ампула пенициллина, большая, как огнетушитель. Дима стянул ее из методического кабинета врачевания со смутной мыслью использовать потом в каких-либо целях.

    Баранов поковырял шарик на запаянном конце ампулы. «Что делать?» – как сказал Чернышевский.

    Его окликнули. Он увидел невысокого, уже пожилого человека, лысого, с большими ушами.

    – Я Арий Келад, – сказал он. – Врач этой школы. Ты Вадим?

    – Да, – настороженно ответил Дима, ожидая подвоха.

    Арий Келад привел его в тесную, но очень светлую комнату, и велел раздеваться. Дима принялся совлекать с себя изрядно пострадавший серебристый комбинезон. Келад внимательно смотрел, как он вытаскивает ноги из штанин, не снимая ботинок, а потом сказал:

    – И ботинки сними.

    Голый Дима сел на пол и начал путаться в шнурках.

    – Встань, – терпеливо сказал Келад. – Стой ровно.

    Он осмотрел барановские зубы, послушал сердце и легкие, потом надавил на живот так, словно хотел прощупать сквозь желудок ребра, и спросил, не больно ли. Дима, наученный опытом многочисленных медосмотров, сцепил зубы и стоически потряс головой.

    – Вот и хорошо, – равнодушно сказал Арий Келад и отправил раздетого сюковца к препозиту. [16]

    Препозит выдал ему кожаные сапоги, короткую тунику, доспехи, замечательные своей несообразностью, а также деревянный меч и щит, сплетенный из ивовых прутьев. Баранов взгромоздил себе на голову каску с гребнем, обмотал правую руку ремнями, пристроил на талии толстый кожаный пояс с металлическими полосами и почувствовал себя полным идиотом. Некоторое время он стоял, не решаясь показаться в таком виде на люди, но в конце концов ему пришлось это сделать.

    «Черт с ним, – подумал Дима, – не глупее, чем писать контрольную по физике с противогазом на морде».

    Его отправили к Гемеллину, одному из лучших докторов школы. [17] Старый гладиатор почти мгновенно уловил в новичке военную выправку. Спорт в интернате был настолько вездесущим, что настиг даже Диму Баранова, известного лентяя и прогульщика. Грубыми руками, умело и ловко, Гемеллин подтянул ремни и поправил на Диме доспехи.