Мне вкус мыла не нравится.
Фрэнки это высказывание даром не проходит. Мама, ни секунды не теряя, залепляет ему свою особую, фирменную затрещину: ведёт ладонь снизу справа, потом переворачивает её, словно теннисист, подающий подкрученный мяч, при этом пальцы её задевают темя Фрэнки как раз в том месте, где когда-нибудь появится лысина — наверняка вследствие маминых методов воспитания.
— Вымой рос! — говорит мама. Именно так — «рос», а не «рот». У нас проблемы со звуком «т». И не только у нас — так говорят во всём Бруклине и, кажется, в Квинсе тоже. Я не исключение. Мой учитель по английскому утверждает, что из моей речи согласные выпадают, как шарики из рук плохого жонглёра; а больше всего его бесит, как я управляюсь со снапряжением. Не знаю, что он при этом имеет в виду: то ли напряжение, то ли снаряжение… Интересно, что не так с моим снаряжением? Ну да ладно. Короче, не получается у нас ни звук «т», ни целая куча всяких гласных. А потому наша семья не католики, а «ксолики», а моё имя — Энсни вместо Энтони. Когда я был ещё мелочью пузатой, оно само по себе превратилось в Энси да так и приклеилось. Поначалу я возникал, а потом бросил. Привык.
Ну, так вот. Папа швыряет в меня своим болваном и говорит:
— Держи!
— Да на кой он мне?
— А сам не соображаешь? Мне нужно, чтобы ты его разбил!
— Но ты же сказал — его нельзя разбить!
— Сказал, да. И ты должен провести испытания, capische?
Я широко улыбаюсь, гордый тем, что помогаю папе в его важной исследовательской работе. В кои-то веки кто-то из моих родителей решил, что мне можно доверить ответственное дело.
— А можно я тоже что-нибудь разобью? — спрашивает моя младшая сестрёнка Кристина.
— Можно, — отвечает папа. — Только подожди несколько лет — и начнёшь разбивать сердца направо и налево.
Видно, Кристине это предсказание понравилось — она хватает свой дневник, с которым не расстаётся — так и кажется, что он приклеился к её руке — и строчит в нём.
Остановившись на мосту, мы принялись обсуждать детали нашего плана. Манни участия в дискуссии не принимал.
— Спущусь-ка я вниз, на камни, — сказал Айра, — оттуда получатся просто шикарные кадры, когда он будет падать сверху.
— Не, — говорит Хови, — пошли на середину моста — хочу увидеть, как он ударится о воду.
— Если бросить его в воду, — возражаю я, — он уплывёт, только мы его и видели.
Хови пожимает плечами.
— Да ладно, смотри, тут же куча лодок плавает туда-сюда. Может, мы так подгадаем, чтобы Манни упал в какую-нибудь лодку?
— И что? — сказал я. — Он и в этом случае уплывёт. К тому же ещё и лодку можем потопить.
— Как раз то что надо для фильма! — загорелся Айра.
Знаете, всё это время у меня было жутковатое чувство, будто за нами кто-то наблюдает. Хотя, конечно же, за нами наблюдали, само собой. Все, кто ехал мимо, должно быть, ломали голову, что это мы затеваем, торча с манекеном на мосту. И всё же в этом ощущении крылось нечто большее… Я постарался не обращать на него внимания, ведь мы тут с важной миссией.
— Сбросим на камни, — решил я.
— Ага, — согласился Хови. — Потенциал разлетания на куски там максимальный.
— Вот и отлично. Хови, ты остаёшься здесь, на мосту, и перекидываешь его через перила; мы с Айрой пойдём вниз и будем смотреть.
Мы слезли вниз на камни и задрали головы. Хови стоял, держа Манни за шею. |