Впрочем, кто его знает, может, он и обладает свободой воли. Как еще объяснить такое число его жертв? А это миллионы людей, которым предстояла долгая жизнь, в голове у которых теснились воспоминания и самые разнообразные знания, скопившиеся за тысячи лет человеческой истории.
В конце концов, это просто несправедливо. Человек против комара. Кто станет победителем? Мы строим ракеты и возводим соборы. Сочиняем поэмы и симфонии. Додумались, как устроить проход во времени. И что же? Чтобы жить на планете с удобствами, мы погубили ее, отдав на милость комару-победителю. Если сейчас не удастся перевести стрелки, изменить ход вещей, комар будет торжествовать на всей земле.
А может, у него все-таки есть какое-то свое, болезненное чувство юмора. Я снова хлопаю по комару ладонью. Он победит, но хотя бы не сейчас.
Через кухонное окно вижу маму. Возвращаюсь на кухню и мою руки. Вижу, что ей удалось нарушить на столе мою изящную сервировку: она взяла тарелку, отошла к стойке и, сгорбившись над ней, ест.
— Как прошел день? — спрашиваю.
— Хорошо. А у тебя? — Мама поглощает еду быстро, не поднимая головы.
— Нормально.
— Слушай, утром снова звонил мистер Роберт. — Она не отрывает взгляда от своего салата. — Говорит, что вчера ты четыре квартала шла за какой-то незнакомкой и клянчила у нее резиновые сапоги.
— Ах да, правда!
Сейчас я должна покаяться и попросить прощения, но, вспоминая об этом случае, я испытываю нечто вроде волнения.
— Ты понимаешь, на ней были мои старые сапоги! Помнишь, ярко-синие, резиновые? С божьими коровками и попугаями. Раскрашенные от руки? Помнишь? Я их так любила!
Мама тычет вилкой в мясо цыпленка:
— Пренна, дело в том, что ты ведешь себя вызывающе и подвергаешь всех нас опасности. И ты это знаешь.
Такое со мной случается уже не в первый раз. Сейчас так много всякой одежды. Но к 2070 году уже не производили ничего нового, а в восьмидесятые мы все носили секонд-хенд, причем много из нынешнего времени. В начале девяностых, когда мы уже готовились к переходу сюда, бо́льшая часть одежды износилась в клочья. Я видела на людях свитера, шарфы и куртки как раз такие, как были у нас. Однажды на противоположной стороне улицы я заметила человека в клетчатой жилетке и шла за ним чуть ли не целый час, думала, что это мой папа. А такое поведение тоже считалось для нас недопустимым и опасным.
— Но эти сапоги не были похожи на мои, вот что поразительно, это были точно мои сапоги. Других таких во всем мире больше нет. Я всегда думала, кто это их так здорово разрисовал. Поэтому не удержалась и спросила у нее. Просто девчонка лет двенадцати. Замарашка какая-то, думаю, не причесывалась с самого Рождества. Довольно противная, честно говоря. Но она была настоящая художница! Невероятно. Думаю, художники всегда не такие, как мы их представляем.
Мама отрывается от тарелки и бросает на меня взгляд, единственно чтобы только показать, что моя история ей не нравится. Зато Кэтрин она понравилась.
— Мистер Роберт также сказал, что он хотел бы, чтобы ты на этой неделе два раза сверх положенного побеседовала со своим членом Совета, а в субботу обязательно помогла бы мне на моей работе.
— Серьезно?
— Пренна!
— Да что я такого сделала…
Ладно, сейчас, кажется, самое время сменить тему.
— А как дела у Маркуса?
— Живой… если можно так выразиться…
Мама начинает убирать еду. Я понимаю, что она больше ничего не скажет, да и что она может сказать? Могу только представить, как тяжело, должно быть, ей каждый день ходить на работу в клинику общины и видеть мальчика, у которого почечная недостаточность и которому не дают возможности получить так необходимый ему диализ. |