Помню мысль, которая засела у меня в голове в конце того учебного года, когда я, набравшись смелости, оторвала глаза от собственных туфель и посмотрела на Итана: «Ты же в жизни никогда и ничего плохого не видел. И думаешь, что мир всегда будет такой, как сейчас».

Итан на год старше меня, и мы с ним во всех отношениях противоположности: его все любят, всегда и всюду приглашают, все от него просто без ума. Но он не строит из себя всеобщего любимчика. Его кумир, например, Стивен Хокинг. Свои волосы золотистого цвета Итан подстригает сам. Носит всегда весьма оригинальные штаны армейского образца, несмотря на то что каждый месяц они становятся ему все короче.

Я стараюсь не придавать большого значения его вниманию к своей особе. Итан искренне хорошо относится ко всем, особенно к аутсайдерам, таким белым воронам, как я. Прошлым летом, например, он подружился с одним бродягой, который живет в парке и постоянно ошивается перед продовольственным магазином, а то и просто валяется там, завернувшись в одеяло. Итан зовет его Беном Кеноби и может часами толковать с ним про квантовую физику и все такое прочее.

Наши фамилии: моя — Джеймс, а его — Джарвс — в журнале стоят рядом. С самого первого дня учебы Итан стал опекать меня во время занятий на свежем воздухе и всяких общешкольных мероприятиях.

Итан считает, что мы с ним в чем-то даже похожи. Комплимент сомнительный, но наблюдение довольно любопытное. Но он относится к нам скорее не как к друзьям, а как к этакому любопытному объекту для исследования. Кажется, он знает, что я не совсем такая, как остальные. Или догадывается. Я это вижу по его глазам, он смотрит на меня, словно между нами в прошлом есть нечто общее.

Итану я никогда не лгу, но и правды ему не говорю тоже. Не могу. Расскажи я ему хоть что-то про себя, если бы даже можно было, мгновенно все изменилось бы между нами. Он и так уже для меня словно капля, которая точит камень, — когда я думаю о нем, все внутри у меня ноет.

В следующий понедельник я сижу на уроке физики, гляжу в окно на небо: синее-синее и ни единого облачка. Слушаю шум транспорта, доносящийся с Бей-стрит… и вдруг — оглушительный трезвон пожарной сигнализации в коридоре.

Не особенно торопясь, мы встаем, направляемся к двери. А чего волноваться — учебная тревога. В коридоре струйками к нам присоединяются ученики из других классов, и в конце коридора уже движется целый поток, который превращается в бурную реку, хлещущую из боковой двери.

— Это не пожарные учения, это воздушная тревога, — доносится до меня чей-то голос спереди.

Слышу, как эту фразу передают друг другу по всей колонне.

— Ну и дураки эти старшеклассники, — бормочет девочка слева.

Это в школе уже традиция, и довольно глупая: дважды в году, один раз осенью и один весной, как правило в теплый, солнечный день, кто-нибудь из старших классов устраивает что-то типа воздушной тревоги. Все уже привыкли к этому, как к переходу на летнее и зимнее время, но администрация школы всякий раз относится к их выходке с полной серьезностью.

Преподаватели выстраиваются вдоль колонны учеников, но мы не нуждаемся в инструкциях, сами знаем, что надо делать. Хорошо бы сейчас поболтаться немного на футбольном поле, погреться на солнышке, пока не отменят тревогу. Но не тут-то было.

Когда-то раньше, наверное, бывало и так. Пару часиков на свежем воздухе, а потом домой. Но школьное начальство быстро раскусило, в чем тут дело, и сообразило, что мрачное здание администрации поселка всего в двух кварталах от школы, и когда я перешла в старший класс, всех нас стали отсылать туда, чтобы воздушная тревога не казалась нам медом.