— Каждое явление, Владимир Егорович, существует, как вы знаете, во времени и пространстве. Почему-то раньше вы не приходили ко мне с такими демаршами. Вас подвигла на это женская красота? А может, вы хотите, чтобы мальчик, прописавшийся у вас в кабинете, был не «сыном полка», а вашим собственным сыном? На словах вы за равенство страждущих, а на деле…

— Не хочу говорить банальностей, Семен Павлович, но больные для меня не имеют пола. Да и вообще… это запрещенный прием.

— В ответ на еще более запрещенный! Я имею в виду прозвучавшие здесь обобщения… Их надо осмыслить.

Он вернул очки на обычное место, давая понять, что осмыслять собирается в одиночестве.

С детства мне казалось, что ябедничать даже на скверного человека, значит, в чем-то сближаться с ним. Но, вернувшись в отделение, я не смог умолчать о беседе с главным врачом.

— Прошла в атмосфере полного взаимонепонимания? — спросила Маша. — Надо признать: мы кое в чем разрушаем многосерийный сценарий, который Липнин уже давно создает.

Молодожены торопились на очередной кинопросмотр — и Маша употребляла соответствующие термины.

— Не скрою, вначале у меня возник план: обженить вас на Нине Артемьевне! А я бы ходила к Коленьке в гости… Но потом подумала: заиметь сразу двух детей — это для вас многовато. Что тогда будет с хирургическим отделением?

— Составляешь планы относительно моего будущего, отменяешь их… Хоть бы со мной посоветовалась.

— Зачем же вас отвлекать? Вам некогда!

— Он не поймет… никогда не поймет, — забубнил Паша.

— Кто? — не понял я.

— Мой муж хочет сказать, что Липнин не поймет вашего отношения к больным. По самой простой причине: он — не врач.

Маша часто переводила высказывания мужа на общедоступный язык.

Назавтра был день операций… Все знали, что в такие дни я по утрам подобен глухонемому: бесполезно ко мне обращаться, о чем-либо меня спрашивать, если это не имеет отношения к операции. И все же ровно в восемь ноль-ноль мне позвонил Липнин:

— Так как вчера ваши ординаторы сделали мне операцию без наркоза, я считал себя вправе позвонить в операционный день. Как только освободитесь, зайдите ко мне.

— Что это значит?

— Я как раз и хочу узнать.

— Не напрягайтесь, Владимир Егорович, — попросила Маша.

И я понял, что причина звонка ей понятна.

После операции, сбросив в умывальник резиновые перчатки и стянув марлевую повязку на подбородок, Маша и Паша подошли ко мне с таким видом, словно собирались представить для ознакомления школьные дневники с плохими отметками.

— Мы внесли вчера весомый вклад… в дело дальнейшего ухудшения ваших отношений с главным врачом, — сообщила Маша.

— Каким образом? Вы же умчались на кинопросмотр.

— Вот из-за этого-то… — забубнил Паша.

— Мой муж хочет сказать, что мы опаздывали, торопились — из-за этого все и произошло.

Слово «муж» Маша пока еще произносила с большим удовольствием.

— Это была сцена из комедии Бомарше, — продолжала она. — Или Гольдони… Но, как я полагаю, с трагическими последствиями.

— Хватит меня запугивать. Переходите к фактам. — Мы стали ловить машину, потому что опаздывали. Я уже объясняла… — А в этой вчерашней спешке Маша, как я понял, искала смягчающее вину обстоятельство. — Так бы мы поехали на автобусе, а тут стали «голосовать»… И вдруг отъехавшая от больницы «Лада» притормозила, дверца распахнулась.